баров, веришь себе, никому не кивнешь с балкона. Это Лили – у нее
снегопад муаров, ездит на джипе за козьим, во время оно было тепло
на земле, разводили свёклу, мёд доставали из хладного самовара,
рукопись бедная под потолком промокла, жил бы на свете, а так –
только сплин и свара вместо томлений в пределах одной скамейки
или желания съесть одну шоколадку, но из Ельца достигают
узкоколейки контуров прочих планет, где остатки сладки. Это вот
Джим, у него есть бассейн и party, и разговорник, и на “Buenos dias”
он отвечает всегда и впопад, и кстати, что бы на дне бассейна там ни
случилось, и проезжает Лили, рядом джип паркуя, смотрит на дно,
где хлорка и джин в стакане, и на открытке растет рядом с небом туя,
зимние шины сияют на первом плане. Было бы всё у тебя, где теперь
ты, baby, с кем голосишь «То не вечер, спалось мне мало», божья
коровка прольет молоко на небе, где твоя искренность, где наконец
то жало не горячо и не холодно, под ногтями, верен себе (сохранить
бы немного воли), без предъявителя чек с четырьмя нулями, будет
мука – столько глупостей намололи.
100
Линза с неправильной оптикой предполагает линзу с
101
правильной
оптикой, и из краев заморских еще привези, например, холодец и
брынзу, от Соловьев-Разбойников и Котовских оберегай имущество
движимое и веру, кланяйся тамошним хипстерам, в пору пей
вальерьяну, смотри на соседей и следуй лишь их примеру, и
принимай решения только спьяну. Когда увидишь цветочек аленький
в этой части нашей земли, где расти ему нет резону, можно поверить
в себя и воспрять отчасти, чтоб соответствовать времени и эону,
только сорвешь его – станет змеей, и слезет кожа змеи, и останется
на ладони, можно забрать с собой – ничего не весит, на переправе
курево-люди-кони, а под мостом трамвай, привези мне ветку первой
сирени, в трамвайном депо окурки, окна ей бил – так хотел полюбить
соседку, в форточку им кричала: «Вот полудурки», эта печаль не
минует ни вас, ни прочих, ни остальных, на цветочные клумбы рая
по разнарядке привозят еще рабочих, ветка сирени сжимается,
догорая. Был у тебя этот адрес, пришел с повинной, вот и шелка, и
дивные дивы, точка, и получал по почте своей совиной три лепестка
от несорванного цветочка.
Всю жизнь пролюбил женщину не в своем вкусе, были другие образцы, и, в
общем-то, и немало, собирали вместе бруснику, ловили цикад в Тарусе, их
потом из кармана ветрено вынимала. Звала его по имени, а написать Шарлю всё
норовила и унести в урну, а в городской квартире бинты и марлю, и лауданум
хранила, и было дурно разным служанкам, кухаркам, еще посыльным – всё
экология, стрессы, провал погоды, он ее даже и ревновал не сильно, спрашивал
утром: «Откуда ты здесь и кто ты?», каждый вечер ставил будильник на
восемь, чтобы держать ее за руку удавалось, и отвечала ему: «Ничего не
просим, но всё равно так много всего случалось – не перечесть, если тексты
и не вскрывал ты, то все равно по походке моей и жестам, неравнодушью к