Обводит хитрым взглядом.
— Застрелиться?
— Убить больше?
— Нееее. «Так надо».
Я под хохот аккуратно встаю и подхожу к немногим оставшимся Балагуровым, так и оставшимся в помещении безмолвными изваяниями. Пытаюсь узнать, за что увели от остальных третью даму. Получаю ответ: кафолик-«скоморох» извинился и попросил сообщить, что-де благородную даму увели дальние родственники. Уары, внимательно слушавшие наш разговор хохочут — они подозревали в пропавшей любовницу Филлиона.
И как по заказу, прибывает новый кафолик. В его цветах больше золота и амулетов, а во взгляде — надменной решимости. Но куда больше меня удивляет не он и не глухой звон, издаваемый сонмом его невм. Мой взгляд останавливается, словно муха в росянке, на стройной Гипатии Каллиник, чья стройная фигурка одета во что-то, очень подозрительно напоминающее подстежник к броне. Время словно затухает, когда она резко поворачивает взгляд ко мне, и видит местный разбитый Диавол, но сразу хочется сделать какую-то шумную и пафосную чушь для привлечения внимания… но к счастью, новоприбывший кафолик замечает меня.
— А ты, видимо, атаман этой шайки? — отрывисто спрашивает церковник, измеряя меня взглядом
— Горжусь им зваться, — спокойно отвечаю я, вызывая одобрительный шум за спиной. Даже стражники-Балагуровы начинают коситься взглядом.
— Имя? Профессия? Род? — резко спрашивает кафолик, но для человека, на которого давил живой чиновник из Архстроя, подобная смена тона была в лучшем случае… смешной.
— Адриан, — коротко киваю головой, отказывая незнакомцу в почтении поясного поклона. — Курьер. А род мой слишком неизвестен, чтобы я её вам называл.
— Шутим? Это хорошо. А то, знаешь ли, после «мозголома» бывает весьма грустно.
Руки начинают нестерпимо чесаться, как это всегда бывает у Адриана перед неявной, но очень сильной опасностью.
Глава 22
в которой Адриан видит райские кущи, много шутит и очень много грубит.
Место: киберпространство. Пургатория.
Кроваво-алые полигоны. Стенания ветра и неясные тени вдалеке. Жутковато. Наверное, на обычного преступника местного разлива это способно неплохо надавить. Вот только я не совсем местный и не совсем обычный, и на моём руническом клинке ещё не просохла цифровая кровь демонического отродья. Не говоря уже о той, с которой я заключил сделку совести.
— Имя? Фамилия?
— Адриан из весьма известного рода, — пытаюсь я отвести шутовской поклон. Вот только растущие из земли цепи, сковавшие тело, несколько мешают в этом.
— Чем раньше ты прекратишь скоморошничать — тем проще будет потом, — несколько сочувственно отвечает кафолик. Одно движение рукой — и багровая пыль поднимается с «земли», крутится и превращается в простой деревянный стул. На который и усаживается церковник.
— Вы даже не представились, так что не вижу причин отвечать взаимностью.
— Что ж. Анастас Белькаллин. К вашим услугам.
— Адриан, — коротко киваю. — Фамилию не заслужил.
— И почему ты, Адриан, — в глазах собеседника вижу явный скепсис, — не имеющий фамилии, убил достопочтенного Армода?
— Молюсь, о святейшество, — даю глубокий, насколько возможно, поклон, — что никогда не попаду в тот дом, где снюхавшийся с демонами Армод был достопочтенным.
Белькаллин слегка поигрывает желваками.
— С кем ты вошёл в сговор для штурма палат?
— Со своей совестью и стеклянным потолком.
— Запираемся, значит, — покачивает головой кафолик и даёт знак сопровождавшим служакам в золотом. Их было пятеро, когда я только очнулся после принудительного перевода допроса в эгрегор. Теперь могу видеть только двоих, и наверняка в этом тоже был элемент психологической игры: а вдруг сзади вот тот горбун готовит удавку? Не думать о таком, наблюдать за происходящем — перескажу если не Филу, так Аде. Итак, первый останавливает свою шарманку, а второй притушивает пару лампад из целой грозди.
Света на «нашем» участке Пургатории становится меньше. А вот гула — куда больше. Ветер теперь приносит не только пыль, едкими крупицами царапающую местное отображение кожи, но и голоса. Ломкий голос старика, всплывший из памяти Адриана. Знакомый девичий голос, в котором вместо звона слышен лишь горький рёв. И лишь потом я слышу отца. Настоящего отца, а не ту полуразвалившуюся пародию с вершины Золотого шпиля, и его негромкую горькую речь. Её сменяет горестный плач матери и слова заупокойной молитвы — настоящей, а не читаемой местной пародией на христианство и Адептус Министорум одновременно. Меня пробирает от осознания нереальности момента, оторванности от прошлого и осознания, что больше мне никогда не увидеться с родными… вот только опереточные звуки умирающих людей, прибавляющиеся к общему хору, возвращают меня к реальности цифрового чистилища. И смешных людей, играющих в допрос.