— Это безумие. Абсолютное бе...
— Ну, давайте, смелее, — сказала агент Атта, снова тыча его ногтем. — Протестируйте меня.
— Хватит, Шелли, — раздался голос Сэм где-то на периферии.
— Молчать! — прикрикнула Атта на свою подчиненную. — Заткни пасть, куколка.
Томас повернулся и широкими шагами направился к двери.
— Куда это вы собрались? — резко спросила Атта.
— К соседям, за детьми. — Томас помолчал, бросил на Сэм виноватый взгляд. — К вашему сведению, агент, надеюсь, вы все уберетесь отсюда до моего возвращения.
И хлопнул дверью.
В окно кухни Томас увидел свет фар.
Дети спали наверху, они даже вряд ли помнили, как он принес их от Миа. По правде говоря, и ему бы следовало спать, но почему-то он сидел за кухонным столом, уставившись на прохладные плитки, слушая гудение холодильника.
Он подошел к двери раньше, чем раздался робкий стук. На краткий, как биение пульса, миг он подумал, что это может быть Нейл, но слишком длинным и слишком болезненно-тяжелым выдался день — это было бы уже чересчур.
В каком-то оцепенении он рывком распахнул дверь и увидел Сэм, стоявшую на темном крыльце. Она устало взглянула на него. Ее волосы были какими-то поникшими.
— Безумный день, — сказала она, нервно улыбаясь.
— Безумный, — кивнул Томас.
— Можно войти? Вы не заняты?
— Послушайте, мне действительно жаль, что я...
— Случается, люди совершают безумные вещи, — беспечно ответила Сэм. — От этого и дни получаются безумные.
Томас улыбнулся и посторонился, пропуская ее.
— Кроме того, — продолжала она, когда Томас закрыл дверь, — я хотела извиниться за Шелли.
Томас повернулся, окинул ее взглядом. Вид у Сэм был усталый, и все же вся она была охвачена исступленным нетерпением, как скалолаз, рискнувший ступить на подозрительный камень. Она была прекрасна.
— Вам действительно так приглянулось это? — спросил Томас.
Сэм посмотрела на него с загадочной улыбкой.
— Что приглянулось?
— Это дело. Хотите довести его до победного конца?
Сэм озорно нахмурилась.
— Разве по мне не видно?
— Кофе? — спросил Томас.
— Да, конечно... Только без кофеина, если есть. Нервы у меня — никуда.
Томас улыбнулся и кивнул:
— Безумный день.
Сэм с ухмылкой вскинула голову.
— Безумный, и не говорите...
— Да насрать, — сказал Томас, проходя на кухню. Ему нравилось, что он так свободно может сквернословить в ее присутствии.
Он схватил стеклянный кофейник с кофеварки, но остановился. Сэм не хотела поддерживать их бестолковую cловесную игру. Он обернулся. Она, скрестив ноги, прислонилась к дверному косяку.
— Послушайте, — сказала она. — Так... так нечестно.
Томас кивнул, внезапно почувствовав себя голым и до неприличия бледным в свете кухонной лампы.
— Да.
— То есть почему я здесь... На самом деле... — Сэм улыбнулась, затем нервно рассмеялась. — Так вот, я скажу.
— И зачем вы здесь?
— Завтра у меня намечена деловая встреча с доктором Маккензи. Тем самым, который работал с Нейлом...
Нейл. Куда ни плюнь, черт возьми, это был новый центр тяжести его жизни. Неожиданно Томас почувствовал себя дураком. На мгновение он подумал, что Сэм вернулась... из-за него.
— И?.. — Собственная нетерпеливость заставила его поморщиться.
— Так вот, — она сглотнула, — меня «проинформировали», что этот парень никоим образом не может упоминать о работе Нейла — она вся засекречена, — так что самое большее, мы можем рассчитывать на его... личные впечатления.
— Следовательно?
— Вы действительно могли бы помочь мне, профессор.
— А как насчет Шелли и Джерарда?
— Я уже говорила вам: нас так мало — хоть разорвись.
— Но что я могу сделать? — нахмурился Томас.
Лицо Сэм моментально стало безучастным. Томас знал, что ФБР активно готовит своих специалистов на случай тактических переговоров — в СМИ они называли это «словесным дзюдо». При этом обычно употреблялись такие слова, как «обработка» и «переориентация», но в конечном счете все сводилось к манипулированию. Как выяснилось, налет безликого профессионализма, как правило, оказывался лучшим способом для слуг закона добиться нужного, будь то обычные граждане или подозреваемые. Выяснилось, что лучший способ одержать верх в грязной игре — это до поры до времени приберегать свои козыри.
— Интерпретация нуждается в контексте, профессор. Никто не знает Нейла лучше вас.
Ошеломленный на мгновение, Томас внимательно разглядывал Сэм.
— Вы всегда так претенциозны, агент Логан?
— Да бросьте... Вы же прекрасно понимаете, как это непросто.
Да, это было непросто. Две нераздельные жизни. Реальные люди, между которыми все — начистоту.
— Полагаю, непросто.
— Так вы приедете?
Ошибся. Томас нутром почувствовал, какую допустил ошибку.
Но он был нужен ей.
— Позвоните мне утром, агент.
У Сэм был такой вид, словно она абсолютно права.
Потребовалось время, но в конце концов Томас раскопал в подвале старый надувной матрас. Надувая его, он присел на диван, пристально глядя в экран телевизора. Сменяющиеся красотки из «Новостей» приглушенно бормотали что-то. По-видимому, очередной окровавленный позвоночник обнаружили в почтовом ящике где-то в Лонг-Айленде, далеко от съемочной группы.
Закончив с надувным матрасом, он поднялся наверх и взял с кровати простыню и одеяло. Со всей этой охапкой и болтающимся из стороны в сторону матрасом он зашел в детскую. Фрэнки с Рипли заснули быстро. Стоя в дверях, Томас немного помедлил, смакуя волшебный запах детских тел, свернувшихся под одеялами в тепле, чистоте и безопасности. Затем, положив матрас на пол между их кроватями, он устроил себе импровизированную постель. Подвинулся ближе к розовому ночнику, будто собирался читать. Глаза его уставились на сломанный карандаш и тень, которую тот отбрасывал на коврик. Томас постарался угадать его цвет.
Крохотный пузырек внутри вдруг раздулся от страха, угрызений совести и жалости к себе. Лежа один на полу, он крепко обхватил себя за плечи и стиснул зубы. Он чувствовал себя макакой, в отчаянии забившейся в угол какой-то большой клетки, наблюдавшей за остальной стаей широко открытыми непонимающими глазами.
«Нейл и Нора...»
Но его дети... С ним были его дети. Они были его тотемом, в них крылось неизъяснимое очарование. Частица его, и в то же время не он — нечто самостоятельное, что как раз и придавало им такое значение. Нечто, ради чего стоило умереть в этой жизни, в мире, где жертвенность сменилась деловой болтовней.
Фрэнки над ним бился и ворочался во сне. Несколько раз Бар ударял хвостом по матрасу. Томас улыбнулся, представив ликующие лица детей, когда они обнаружат его поутру. Здесь. Между ними.
«Па-а-а-а-па!»
Пока они с ним, он никогда не будет один.
Двое стоят на подъездной дорожке, и только один притворяется, что он — человек.
— Моя мать, — говоришь ты.
— А что с ней?
— Просто она всегда говорила, чтобы я не делала такого.
— Люди вроде тебя не верят в таких, как я. Не по эту сторону стекла.
— Тогда я останусь здесь. Правда, никаких проблем.
— А как же кровь? Там везде кровь на тротуаре. Давай, давай заходи, не глупи.
Я улыбаюсь: так ли уж важно говорить тебе, что кровь не моя?
Вместо этого я говорю:
— Какой идиот.
Когда ты поворачиваешься, чтобы проводить меня, мои глаза представляют, что будет дальше. Ты даже придерживаешь дверь — с такой готовностью — кусок мяса.
Как мне описать это?
Я имею в виду, что ненавижу тебя, но на самом деле это не важно. Я думаю о Дамере, [30] открывающем холодильник, по порядку расставляющем банки с содой. Для меня больше нет загадки в том, что он чувствовал, что думал, перечисляя свои свежезамороженные трофеи. Я знаю, что он, как и я, видел ужас в лицо. Он видел тебя так же, как вижу тебя я. И какая-то часть его отвращала свой лик от содеянного, сжималась в комок, терзаемая угрызениями совести. Какая-то часть его вопияла: «Что я наделал — что-я-наделал...»