— А кто сказал, что кого-то надо убеждать?
— Но тогда зачем было все это делать?
— Зачем? — повторил Нейл и снова стал перелистывать книгу Томаса. — «Наш мозг, — громко начал читать он, — способен отследить свою собственную поведенческую реакцию, но полностью слеп к глубокой обработке механизмов, управляющих ею. Вместо того чтобы поступать в зависимости от этого или того, что заставляет механизм продвигаться вперед, мы совершаем наши поступки «по тем или иным причинам», проще говоря, для достижения желаемых результатов. Поставленная на голову случайность выдается за сознательность. Результаты и последствия — цели — становятся движущей силой наших действий, поскольку коррелирующая с сознанием нервная система не имеет доступа к подлинным нейрофизиологическим подспудным силам».
Он резко закрыл книгу, словно прихлопывая муху. Томас вздрогнул.
— Намерения? — спросил Нейл. — Суть? Все это призраки, Паинька, навязанные нам галлюцинации. Они кажутся реальными только потому, что мы оседлали нашу нервную систему и скачем на ней задом наперед.
Томас хмыкнул: слова Нейла позабавили его, но не произвели никакого впечатления.
— Тогда какова же суть и предназначение действий шаржа, именуемого Нейлом?
Слова его, похоже, застали Нейла врасплох. На долю секунды он воззрился на Томаса с почти безумной пристальностью.
— Нейл, — повторил он так, словно его имя было каким-то нелепым китайским словечком, — этого шаржа больше не существует...
— Тогда что же существует?
— Я отключил некоторые запрещающие цепочки, — почти неохотно произнес Нейл. — То, что ваш брат психолог называет страхом, беспокойством, — всю эту чушь. Теперь для меня это не более чем абстракции. Но, кроме того, я вырубил некоторые из наиболее обманчивых цепочек. Так, например, теперь я знаю, что абсолютно ничего не хочу. Я больше не позволяю дурачить себя мысли о том, что «я» вообще что-то делаю.
Томас лишь изумленно воззрился на своего друга. Откуда же у него взялся кураж — делать то, что он делал до сих пор?
— И я пошел дальше, — продолжал Нейл. — Намного дальше.
Наступила пауза.
— Для шаржа слишком узнаваемо, — сказал Томас. Его так и подмывало высказать все начистоту.
Нейл кивнул, как бы признавая некую неизбежность, постичь которую мог только он.
— Только отчасти. В конце концов, я все еще не перестал чувствовать. Просто это в корне отличное переживание, гораздо более чувственное, чем фрагментарная истина наших душ. В нем нет ни воли, ни цели, ни эгоизма, ни добра, ни зла...
У Томаса возникло непреодолимое желание покачать головой. Частью он понимал скрытые чудовищные значения того, что говорил Нейл, но больше это походило на забавную абстракцию, словно двое мальчишек играли в войну, используя палки вместо ружей. Большая часть его прониклась изумлением, даже глубоким уважением. Каково это было идти по жизни, не чувствуя себя, не испытывая угрызений совести, не в силах отличить свои намерения от принудительных импульсов — еще один несчастный случай в потерпевшем крах обезумевшем мире? Каково это было действовать не как жалкий, убогий человечишка, а как бездушная машина?
— Круто, Нейл. Слишком круто.
Усмешка Нейла была искренней и заразительной — один мозг общался с другим посредством заученной еще когда-то очень давно мимики. Глядя на своего старого друга, Томас подумал о прошедших годах, о тонких, ясных линиях его лица и ямочках, о тех усилиях, которые он прилагает, зачесывая редеющие волосы. И Томасу показалось: он всегда, еще с того самого первого дня, когда они встретились в общежитии, знал, что этот момент наступит. С той первой озорной и оценивающей улыбки Нейла.
И все-таки как же хорошо было его увидеть!
— Я первый в мире нейронавт, Паинька. А теперь у меня будет компания.
Склонившись над клавиатурой, Нейл внимательно уставился в экран монитора.
— Пока я не собираюсь выпускать тебя из этой цитадели счастья, — сказал он. — Кое-что придется делать по-старомодному. — Он приветливо взглянул на Томаса. — Особенно если ты хочешь им воткнуть.
Он снова стал стучать по клавиатуре...
Радостное и возбужденное настроение Томаса постепенно улетучилось. Затем в него медленно закрался страх; это было странно, как если бы какой-нибудь внутренний орган, лишенный кислорода, пробуждался к жизни. Что происходит? Что собирается делать Нейл? Недавние воспоминания вдруг стали невозможными, как отрывок из какой-то куда более невинной главы его жизни. Но они были реальными: мысли, чувства, все они были реальны, как то и полагалось. Слова...
«Фрэнки! Фрэнки? Нет — пожалуйста — дорогой...»
— Нейл! — крикнул Томас.
— Тс-с, — сказал его старый университетский приятель. — Абсолютно естественно, что мозг у тебя перевозбужден. Все дело в эволюционных недосмотрах и бог знает в каких стрессах, которые успели у тебя скопиться. Прямо сейчас он проходит через цепочки, откладывавшиеся в течение миллионов лет, производя устойчивые поведенческие реакции. Скорбь. Панику. Боже правый, он был не предназначен даже для того, чтобы познать самого себя, как же он может распознать собственный потенциал? На самом деле мы сталкиваемся с первобытной конфронтацией.
— Ты этого не сделал! — крикнул Томас — Скажи, что ты не убивал моего мальчика!
Нейл дружелюбно нахмурился.
— Опять ты за свое. Совершенный пример недостатков в действии. Мозг порождает родительские связи, «отеческую заботу», потому что эти связи получают подкрепление в повторе генетического материала. В конечном счете мы мало чем отличаемся от ксерокса, Паинька. Только вместо краски и бумаги пользуемся кровным родством и любовью.
— Где он? Скажи мне, где он! Нейл! Нейл!
Нейл пожал плечами, вяло улыбнулся.
— Таковы факты, Паинька. Если ты хочешь биться головой об стену, споря с ними, — прошу в гости.
Хотя Нейл закрепил его так, что он мог смотреть только вперед, ничего не видя по сторонам, внутренним взором Томас видел Фрэнки, распластавшегося на полу подвала: глаза мальчика потемнели, язык пересох, серое лицо обрамляла кровавая лужа.
— Господи, Нейл! О боже мой! Что ты натворил?!
Нейл отвернулся к плоскому экрану.
— Твой мозг сейчас находится в состоянии неистовства. Он пробует, насколько прочны зажимы, осознавая бесплодность физических поведенческих реакций. Теперь фронтальные участки коры мозга подвергают обработке гипотетические альтернативы, прилагая все усилия, чтобы их подавить и приспособиться к своим более примитивным родственникам. Теперь он начинает осознавать, что лингвистические поведенческие реакции...
Томас задохнулся от паники. «Думай! Думай!» — твердил он себе. Должен же быть какой-то способ. Надо было как-то добраться до Нейла!
— Нейл! — произнес Томас, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ровнее. — Оглянись, дружище. Просто спроси себя, что ты творишь.
— Но я ведь уже говорил, Паинька. Я тоже, как и ты, совершаю прогулку верхом. Единственная разница в том, что я знаю, как везет меня моя лошадь.
— Нейл! Это моя семья! Моя семья! Мы говорим про Фрэнки, черт возьми!
Но безумец уже повернулся к ярко светящемуся экрану дисплея.
— И вот теперь, если я заглушу лингвистические цепочки, твоему мозгу обеспечена бесперебойная и четкая работа...
Пощелкивание клавиш...
Внезапно разговор перестал иметь значение. Крича, Томас снова и снова пытался освободиться от пут. Он хрипел, и брызги слюны вылетали сквозь его стиснутые зубы.
— Физическая борьба, — промолвил Нейл.
Это было все равно что пытаться взломать пол. Это было все равно что пытаться бороться со своим скелетом. Хватка была мертвая, словно весь мир превратился для него в неколебимую раму, а тело его впечатали в скалу.
Нейл с манерной медлительностью продолжал комментировать:
— А теперь, осознав тщетность своих усилий, он начинает формировать то, что вы, психологи, называете негативной генерализацией.