Томас взревел. Его поймали — поймали в ловушку. Безнадежно. Фрэнки! Фрэнки! Боже милостивый, что же делать?
Безысходное отчаяние овладело им, у него появилось чувство, что он проваливается в бездонную пропасть. Он сдался. Просто, всхлипывая, повис, как наброшенная на вешалку одежда.
Фрэнки мертв!
Его мальчик, улыбающийся, опрятный, которому, казалось бы, ничто не угрожало. Ужасный шотландский акцент. Привычка постоянно говорить «су-у-упер». Шерсть Бара, которая к нему так и липла. Широко открытые и словно все время удивленные глаза. А как он пукал, чтобы насолить Рипли. Слова: «Я люблю тебя, папочка!» — произнесенные среди миллиона других слов, связанные с тысячами самых разнообразных событий. «Я люблю тебя, папочка», неуклюже нацарапанное карандашом, повторяемое, когда сын прибегал к нему зареванный, с содранными коленками. Теперь оставалось ясно только одно.
Он ушел.
— А теперь вот, пожалуйста, — сказал Нейл.
Томас увидел на экране графическое изображение — это было поперечное сечение его собственного мозга.
— Неврологический отпечаток пальца ученой беспомощности, — добавил Нейл.
Сквозь рев, сквозь застилавшую ему глаза пелену Томас увидел, как чудовище с улыбкой поворачивается к нему.
— Красиво, — произнес Нейл голосом лучшего друга. — Прямо картинка из учебника.
«Мой малыш».
Какое-то время Томас просто дышал, обессиленный в своей абсолютной неподвижности. Все вокруг представлялось искаженным, словно Томас смотрел на это сквозь линзу. Нейл просматривал какие-то написанные от руки заметки, почесывая уголок глаза кончиком ручки. Светящийся мозг на экране компьютера медленно вращался, окруженный полосами текста. Флюоресцентный свет под потолком отбрасывал нимбы в темные щели между балками.
Постепенно Томас стал испытывать первые признаки клаустрофобии. Это было не просто от сковавшего его тело паралича, не просто оттого, что он задыхался от надежды пошевелиться. Нейл пригвоздил его, оставив своему другу только близорукую перспективу, и непонятно почему это делало окружавшее его кольцо пустоты осязаемым. Обычно ему нужно было всего только повернуть голову — периферийное попадало в фокус, и мир становился узнаваем. Теперь пробел в пространстве тяжестью опустился ему на плечи, темнота сковывала шею рабским ярмом, и это заставляло его задыхаться от двусмысленности и неопределенности своего положения.
Какие ужасы еще плел вокруг него Нейл?
Томас понял, что все это происходит на самом деле, по-настоящему, а не как в кино.
Отцы терпели крах.
Монстры побеждали.
Ему было даже неинтересно следить за тем, как компьютерная графика окрашивает изображение его черепа в разные цвета — от кремового до багрового.
Когда он заговорил, показалось, что очнулся человек, пребывающий в коме.
— Что это? — скрипучим голосом спросил он. — Сотрясший его кашель заставил винты еще глубже врезаться в его череп. — Ты что, привязал меня к какому-то транскраниальному магнитному стимулятору?
Устройства типа ТМС, как их называли, обычно использовались в девяностые годы: магнитные поля позволяли изменить активность нервных клеток на избранных участках мозга. Они были самым заурядным явлением в большинстве нейрохирургических исследовательских центров.
— Нет, нет, — ответил Нейл, не отрываясь от экранов. Пальцы его без устали перебирали клавиши. — ТМС проникает недостаточно глубоко.
— Тогда что это?
Нейл оставил компьютеры и, не глядя на Томаса, подошел к нему сбоку и стал подлаживать что-то, что тот не мог уловить даже боковым зрением. Томас напрягся и почувствовал, что глаза у него выкатываются из орбит, как у лошади.
— Это специальное устройство, изобретенное АНБ, — произнес Нейл, как дантист, который продолжает болтать, чтобы отвлечь пациента, — называется «Марионетка». Мы смонтировали его из стереотаксических нейрорадиохирургических устройств — ну, знаешь, из тех, которые мы используем для выжигания опухолей? Мы нашли способ разбавлять кровь так, чтобы производить точечную регуляцию обмена в различных участках мозга... — Томас услышал по-звякивание какого-то инструмента. — Между собой мы называем его «Мэри».
— На саморекламу не очень-то похоже, — сказал Томас, скорее из переполнявшей его ненависти, чем желая сострить.
Смех Нейла пощекотал его где-то под левым ухом.
— О, скоро она заработает, тогда увидишь, — ответил Нейл, выпрямляясь и снова исчезая из поля бокового зрения Томаса.
Внутричерепному.
Томас принялся вращать глазами, стараясь уследить за ним, но шоры тьмы были абсолютны. Следующие слова Нейла: «Положись на меня» — прозвучали словно бы ниоткуда.
Томасу показалось, что он услышал, как Нейл роется в ящике с инструментами. Внезапно он появился снова и мельком взглянул на Томаса, направляясь к компьютерному терминалу.
— У меня действительно есть несколько хранителей экрана, — сказал Нейл, усаживаясь. — Хочешь посмотреть?
— Хранителей экрана?
С усмешкой глядя на плоский дисплей, Нейл нажал одну из клавиш. Свет отразился в ровной дуге его зубов.
— Мы их так называем. Это программы, воздействующие на нервные цепочки, ответственные за сознание...
Не вставая с места, он повернулся к Томасу. Кресло под ним скрипнуло.
— Разве это не верх искусства? Самое впечатляющее творение.
— Творение? — безучастно переспросил Томас.
«Вспомни... он убил твоего сына...»
— Экзистенция, — произнес Нейл. — Экзистенция в чистом виде.
Он снова повернулся к своей клавиатуре и экрану.
— Помнишь, как мы часто спорили о SETI [56] еще тогда, в Принстоне, а именно почему за десятилетия изучения небесного пространства мы так и не обнаружили ни единой версии «Я люблю Люси». После этого становится совершенно ясно, почему...
— Я не пони... м-м-м!..
Его пах словно взорвался от наслаждения, которое издевательскими волнами накатывалось на него. Он задохнулся, уставился на Нейла, челюсть его отвисла, слюна текла по подбородку. Оргазмы последовательно, через равные промежутки времени сотрясали его, анус сжался, как кулак перед дракой, они пронизывали его позвоночник, заставляли содрогаться от блаженства. Как будто какой-то божественный ток пронизывал его член...
— Это мое любимое, — со смехом сказал Нейл. — Стоит разгрузить тебя прямо сейчас — и симфония наслаждения превратится в дремотную, посткоитальную дымку...
Внезапно поток наслаждения иссяк. Тишину нарушало только какое-то потрескивание. Томас тяжело дышал. Даже несмотря на то что его череп был намертво привинчен к «Марионетке», он чувствовал себя вне собственного тела, словно стал флагом, слабо колышущимся в порывах влажного ветерка. Он старался собраться, ухватиться за что-нибудь. Но все равно ощущал себя чем-то нереальным, невещественным.
— Конечно, — продолжал объяснять Нейл, — ощущение выхода из тела, внетелесный опыт сопровождается медленным уменьшением поля зрения...
Окружающее начало разваливаться на части... и вдруг взорвалось перед ним, превратившись в какие-то резиновые клочки, которые втягивал в себя огромный пылесос, находящийся вне поля его зрения. Перед ним проплывала череда отсутствий; в какой-то момент от всего Нейла остался только подбородок и волосы. И это выглядело так реально, так реально...
— Прошу прощения за описательный монолог, — сказал Нейл после того, как куда-то исчезло сначала его туловище, затем ноги, — но следующая последовательность требует разговора...
— ...потому что, — сказал Томас, — она способна изгадить нервные цепочки, позволяющие человеку устанавливать происхождение голосов.
Чего добивался Нейл? Долбаной укладки текста?
— Я как раз сейчас об этом подумал... — добавил Томас. — Ты, наверное, удивляешься, почему я говорю то, что ты собирался сказать... Большинство людей выводит из себя, когда им кажется, что говорят они, они решают, что сказать, хотя на самом деле кто-то уже произнес эти слова.