Губы Нейла перестали шевелиться, и Томас предположил, что тот отказался от своего глупого издевательства, — к чему беспокоиться попусту, если он и так уже подверг его стольким унижениям, что и не снилось? Но когда Томас добавил: «Тебе стоит хорошенько подготовиться перед следующей последовательностью... Она очень берет некоторых за живое...» — Нейл в точности повторил его слова.
Затем все впало в состояние свободного падения... сумасшедшее головокружение бытия... комната крутилась у Томаса перед глазами, смещаясь то вправо, то влево, опрокидывалась, вздымалась, оставаясь при этом неподвижной.
— Я называю это Дантовой встряской, — сказал Нейл, снова переводя глаза с Томаса на экран.
Что-то подобно пиле впилось в его грудь, в то время как что-то другое опалило его член подобно молнии. Любовь и ярость попеременно захлестывали его, иногда сменяясь нежной меланхолией, какую испытываешь к любимому, проснувшись рано утром прежде него. Томас рыдал и выл от любви и гнева. Никогда еще он так не любил. Никогда так не ненавидел. Никогда еще он так страстно не желал, словно бездонная, затягивающая пропасть разверзлась в нем, внезапно исполнив его чем-то божественным, рыдающим единством, сквозь которое он чувствовал уколы тревоги, которые росли и расплывались, как пятна крови, чернели и загустевали дробью ужаса, вонзавшего когти во все его капилляры, срывая кожу с мышц, пока мир перед ним ходил ходуном, как неизмеримая дверь, которую вот-вот сорвет с петель, и правое и левое мешалось в его голове.
— Эта последовательность, — донесся до него голос Нейла, — привносит хаос в конструкцию сверхличного пространства. Забавное дерьмецо.
Пространство, лучась, сминалось в бесформенный комок. Провалы пустоты чередовались с чем-то вещественным, прочным. Движение обращалось в запинающиеся мгновения, словно его сердце было стробоскопом бытия. Он узнавал все вокруг — сидящего за столом мужчину в кресле, — но не видел ничего этого, все было нематериальным, как кванты времени.
И он был яростью рептилии и нежностью млекопитающего... Ожидание-томление-надежда-молитва.
Воспоминания, пульсирующие, как опухшие гланды, все исчезало, пропадало, стиралось... Каким-то образом он даже позабыл, как дышать.
И все прекратилось.
Ни чувств. Ни ощущений. Дрожащая, колеблющаяся темнота, беспросветность... Смерть.
Яйца у него лопались, и он подвывал от страха-желания-любви-желания-ненависти-желания-ужаса-радости-ревности-гнева. Он оскалился. Миллион женщин, миллион насилий. Иди ко мне, кошечка моя, и я разорву тебя на части, иди ко мне, и я трахну тебя, а потом убью, убью, убью! Агрессия. Агрессия.
В голове все кружилось. Послышалось хихиканье Нейла. Поскрипывание кресла.
— Не верю в хеппи-энды, — сказал Нейл.
Томас закричал, неспособный думать, неспособный разобраться...
— Ну что, хорошо покатался на Мэри?
Чувство обиды, страха и... возмущения.
— Член собачий, — тяжело выдохнул Томас. — Чертов выродок. — Он моргнул, стряхивая слезы с ресниц, мельком подумал о том, почему голос совсем не передает то, что произносят его губы. — Так или иначе, — сказал он, напрягая последние силы, — так или иначе, я убью тебя, чертов выродок.
И снова... Нейл стал послушно повторять за ним то, что он говорил.
Он был опустошен, и во всем теле разлилась тяжесть, как будто он тонул и его только что вытащили из воды.
— Такие концовки мы называем «кляксами», — сказал Нейл. — Небольшие воспоминания о том, что Мэри делает это просто потому, что так в любом случае поступает мозг, минус все социальные запреты. Поскольку чувство принужденности — такой же плод твоего мозга, как и все прочее, ты чувствуешь «принуждение» только в том случае, когда Мэри этого захочет. Маккензи разработал алгоритмы этих маленьких «искажений воли»... я показал бы тебе, не будь ты связан. От них весь покрываешься мурашками. Ты думаешь, что хочешь двинуть правой рукой, в то время как левая начинает размахивать в воздухе. В общем, всякие и тому подобные мелкие заморочки... У одного из его хранителей экрана есть даже короткая последовательность «всемогущества». Не важно, на что ты смотришь, ты убежден, что хочешь, чтобы это случилось. Даже если это грозовые тучи, которые вдруг встают над горизонтом. Вот это впечатляюще, поверь мне.
Нейл рассмеялся, оценивающе взглянул на огромный аппарат, удерживавший Томаса в своих лапах.
— Теперь тебе, надеюсь, понятно, почему мы называем ее Матерью Богородицей.
Томас попытался ответить, но не смог.
— Впрочем, некоторые вещи неосязаемы, как ты предсказал в своей книге. Все переживания всегда связаны, едины, и они всегда «здесь и сейчас», как ты и мог ожидать, учитывая, что они — побочные продукты нехватки мозговой деятельности.
Томас снова попытался заговорить, но только закашлялся.
— Беспокоиться не о чем, — улыбаясь, сказал Нейл. — Просто небольшая нейротрансмиттерная промывка. Ну, может, будешь чувствовать себя немного не в себе — пару дней, не более.
— От... —срывающимся голосом произнес Томас — От... от... — Он набрал побольше воздуха и, передернувшись, наконец выговорил: — Отвратительно...
— Да-а-а, — протянул Нейл. — Таково будущее.
Собственное гудящее тело казалось Томасу бескостным и навсегда прикованным к аппарату. Нейл напевал какую-то бессвязную мелодию, переезжая в кресле от компьютера к компьютеру.
«Ну, давай же, Паинька. Возьми ситуацию в свои руки... Постарайся думать яснее... Думай трезво и ясно».
Фрэнки мертв. Какой бы болью ни отзывалась в груди эта мысль, Томас понимал, что должен на время забыть о ней, сконцентрироваться на том, что происходит сейчас. Нейл был сумасшедшим. Разумным, только наоборот. Это означало, что все приоритеты на данный момент у него в руках, что его мысль обладает своей собственной, нечеловеческой логикой. Томас понимал, что если он выживет, то ему придется разобраться с этой логикой до конца. В конце концов, все предсказуемо. Даже помешанные подчиняются своим правилам.
— Ты... — начал он, но приступ кашля заставил его прерваться.
Он чувствовал винты Мэри, впивающиеся ему в череп. Томас прокашлялся, смахнул ресницами слезы.
Фрэнки... Маленький король, провозглашающий свою любовь, в устах которого все звучит здравицей.
«Я сильный, папочка... су-у-уперсильный. Если я увижу грузовик, который собирается тебя сбить, я спасу тебя, папочка. Врежу хорошенько этому грузовику — и ХЛОП!»
Томас свирепо посмотрел на сидящего к нему спиной Нейла.
— Так что ты этим хочешь доказать, а, Нейл? Что твой мозг — победитель?
Нейл развернулся в своем кресле.
— Ты все еще считаешь, что мир можно разделить на победителей и побежденных?
— Игра без победителей и побежденных — это театр, — без всякой уверенности произнес Томас — И ты это знаешь.
— Игра? — фыркнул Нейл. — А кто будет вести счет, дружище?
Томас наклонился, несмотря на удерживающие его винты.
— Мы, Нейл... Я!
На лице его лучшего друга появилось нечто вроде сожаления:
— Поверь мне. Судьи нет.
На мгновение Томас испытал болезненное чувство остановки сердца. От мертвеца его отличало только то, что он еще дышит.
«Он убил моего сына... Своего сына...»
— Ты, — продолжал Нейл с неумолимой искренностью. — Тебя не существует, ты — иллюзия... Подумай об этом, Паинька. Тебе хочется верить, что я делаю что-то для тебя, тогда как на самом деле — с тобой. Единственная причина, по которой я могу играть твоими мыслями и переживаниями, как марионеткой, в том и состоит, что ты — действительно марионетка. Просто я ускользнул от мира, да так, что он этого и не заметил...