Мать Дженадин всё танцует, упершись невидящим взглядом в помутневшее заляпанное кровью стекло.
— Закончила? — спрашиваю я блюющую в кустах девушку.
— Кажется… Да… Прости.
— Ничего, бывает.
— Почему ты… такой… спокойный?
— Просто хорошо притворяюсь. Пойдём внутрь.
Женщина никак на нас не реагирует, и увести её с подиума не получается. Можно заплатить за секс, и тогда она переместится в заднюю комнату, но что мы там будем с ней делать? Устроим групповуху?
До полуночи ещё почти час, и я методично разбиваю прикладом дробовика всю неоновую подсветку. Теперь женщина танцует в темноте, и снаружи её не видно. Будем надеяться, что клановым будет не до застреленных мной коллег. По Средке продолжает то вспыхивать, то затихать пальба, мечутся лучи фар, мелькают вспышки дульного пламени короткоствольных дробовиков, где-то что-то интенсивно горит, и до сих пор не видно никакого организованного сопротивления.
— У тебя случайно нет дышки? — спрашивает бледная Дженадин. — Мне бы не помешало успокоительное.
— У меня нет, но я знаю, кому она больше не понадобится.
Обшарив карманы у Коряги, я вынимаю несколько ингаляторов про запас. Мало ли как отреагирует наша танцовщица, когда придёт в себя.
— Держи.
— Чёрт, Док, я не думала, что ты ради этого наружу полезешь, — виновато говорит Дженадин. — Обошлась бы.
— Ничего, у клановых дробаны, дальность поражения небольшая.
— Уф, — она всосала баллончик. — Спасибо.
— Посидим, дождёмся полуночи и свалим, — планирую я вслух. — Если она будет в адеквате. Кстати, как твою маму зовут-то?
— Мерсана.
— Так вот, если Мерсана будет в себе, то усядемся втроём на один мот и дёрнем к башне. Авось в темноте и суете сойдём за клановых.
— А если не будет?
— Что-нибудь ещё придумаем.
— Что значит «придумаем»? Что ты вообще несёшь, а?
— Эй, Дженадин, успокойся.
Девушка неожиданно вскочила с кровати, где мы сидели, любуясь силуэтом танцующей женщины на фоне подсвеченного огнём стекла, и вцепилась мне в плечи худыми руками. Так сильно, как будто у неё импланты грузчика.
— Ты что, ни хрена не знаешь? Ты вообще нормальный? Ты что, хочешь, чтобы мою маму убили? А меня изнасиловали? Нет! Ты сам хочешь меня изнасиловать! И маму! Нет! Это я тебя сейчас убью! И изнасилую! Трахни меня немедленно, или я тебя изобью!
Девушка то пытается меня ударить, то начинает срывать с себя одежду, и я еле удерживаю её ставшие неожиданно сильными руки. Заломив за спину, заваливаю на кровать и скручиваю запястья её же шарфом. Она пытается меня пнуть, целясь в самое ценное, а секундой позже уже извивается, пытаясь задрать свою юбку. Я заматываю её прочной синтетической простыней, иммобилизуя, как буйного больного, и свечу фонариком коммуникатора в лицо. Зрачки по пятаку, глаза выпучены и покраснели, лицо бледное, как бумага, губы-ниточки, зубы оскалены, дыхание быстрое и поверхностное, температура повышена, пульс колотит пулемётом. Есть признаки судорожной активности. Похоже на психостимуляторный психоз, который бывает, например, при передозировке амфетаминами. Сколько там летальная доза? Двадцать микрограмм на килограмм? Сколько она приняла, чего именно? Когда? Сейчас бы ванну со льдом и галоперидольчику… А, блин, дурак я — у меня же антидот есть! С некоторых пор таскаю его с собой всегда, как индпакеты и пистолет. Уж больно жизнь пошла весёлая, прямо как в прежние времена.
Разжав стиснутые зубы, вставляю в рот ингалятор, впрыскиваю дозу. Слава альтерионской фарме, отпускает почти сразу. Зрачки приходят в норму, температура падает, выступает обильный пот, расслабляются мышцы. Так, сейчас будет нужен тазик… А, сойдёт и наволочка.
Недавно уже проблевавшуюся Дженадин тошнит бурно, но недолго, желчью.
— Это… была… не дышка, — выталкивает она из себя между желудочными спазмами.
— Я заметил. Похоже, ты всадила какой-то боевой коктейль. Дозу, рассчитанную на здоровенного взрослого мужика. То-то клановые такие упоротые все.
Я сходил и принёс ингалятор — выглядит как обычно. Я на дышку нагляделся, её здесь почти все швыркают почём зря. Дженадин, покрутив в руках, тоже не нашла отличий.