РОКСОЛАНА КОВАЛЬ
НЕЙТРАЛИТЕТ
– Да что же это такое? – громогласно негодовала одна из арестанток, занявших в приемной все скамьи. – В городе творится невесть что, а они чем заняты? Пока на улице люди падают замертво, сраженные недугом, жуткие чудища разгуливают повсюду, а взбесившиеся кустарники пожирают дома вместе с хозяевами, служители закона занимаются арестом простых граждан! Я – добропорядочная мать четверых детей! Как они смеют меня задерживать? Да, я взяла без спроса светильню в их участке! А они горят дольше! У меня дети после всего этого кошмара не могут спать в темноте! Вместо того чтобы спасать город от небесной кары, тут занимаются невесть чем!
Арестантка, наконец, умолкла. Стало так тихо, что можно было расслышать, как скребется в зарешеченное оконце зеленый вьюн, опутавший за пару часов половину здания. Поначалу бурчавшие стражники сдирали живые путы со стен, но вскоре плюнули на это дело, поняв бесплотность своих усилий.
– Уважаемый Дознаватель! Погодите минутку! Объясните, за что меня арестовали? Я – мать четверых…
Я напряглась, вслушиваясь в приближающиеся шаги. С грохотом распахнулась дверь, и в маленькую, сумрачную комнатку, именуемую допросной залой, вошел Дознаватель. Покосившись в мою сторону, он прошагал к письменному столу, заваленному доносами, и расположился напротив. Я очень надеялась, что зрение меня подвело, и я обозналась.
Но нет, это был небезызвестный господин Т по прозвищу Палач. Он славился небывалой строгостью к подчиненным и безжалостным отношением к арестантам. Никто еще не вышел из тюрьмы, побывав у него на допросе. Неизвестно, к каким приемам он прибегал, но действовали они безотказно. Не удивлюсь, если «добропорядочная мать четверых детей» вскоре сознается в том, что украла светильню с целью спалить своих любимых чад. Стало быть, и мне уже свободы не видать. Да что там, скорее всего, меня казнят. Палач никого не щадит. Не пощадит и меня.
– Кхы-кхы, – нарушил затянувшуюся паузу вставший у двери подручный.
Все это время Дознаватель прожигал меня взглядом. Я не привыкла, чтобы на меня смотрели. Мое ремесло, которым я промышляла до недавнего времени, требовало всегда оставаться в не поле зрения служителей закона. Да и из простого люда меня мало кто знал в лицо, ведь я – человек, живущий в тени. А теперь…
Дознаватель прожигал меня взглядом.
– Итак, начнем, – сбив в стопку листы, заговорил Палач и вооружился пером.
Он собирался писать мой смертный приговор. И неважно, правду я расскажу или наплету всяких небылиц. Он никого не щадит. Ни матерей четверых детей, ни дряхлых стариков, ни девушек с зелеными глазами.
– Имя?
– Подкидыш.
– Я сказал имя, а не прозвище.
– У подкидышей нет имен.
– Возраст?
– Двадцать три.
– Род занятий? – Дознаватель постучал пером по чернильнице, ожидая моего ответа, а я не знала, что сказать.
– Так, любезная, изволь отвечать, когда спрашивают, – прогудел из темного угла подручный, погладив сбитые трудной работой костяшки пальцев. – Ты тут не единственный свидетель, кого нам еще предстоит опросить.
– А вы всех свидетелей опрашиваете, заковав их в кандалы? – показала я сцепленные стальными браслетами запястья, содранные до крови.
– Нет, только главных, кто оказывается на месте преступления, – любезно пояснил Дознаватель, но о его голос можно было порезаться. – Кто может предоставить достоверные сведения и помочь разобраться во всем. Тебя же видели входящей в особняк леди незадолго до случившегося. Ты оказалась в эпицентре разыгравшейся трагедии. Только ты знаешь, что там произошло. Ты обязана нам все рассказать. Что бы это ни было.
Я поняла, что любезность Дознавателя исчерпана. Дальше либо разговор на чистоту, либо – пыточная, откуда все чаще доносились жуткие вопли.
– Не сомневайся, чистосердечное признание тебе зачтется.
Разумеется. Ты, наверное, всем своим свидетелям это обещал, прежде чем их отправляли на городскую виселицу. Только что я теряю? Все равно уже не жить. От Палача живыми не уходят. Не ускользнуть от него и мне.
– Я расскажу, что знаю, – глядя в пол, наконец, решилась я.
* * *
Я осталась не у дел. Покровитель и наставник, прихватив мои накопления, сбежал в неизвестном направлении. Три недели я перебивалась мелкими заказами. Денег едва хватало, чтобы платить за жилье в самом бедном квартале. До этого мне не доводилось самой искать клиентов или делать так, чтобы они сами на меня выходили. Этим всегда занимался наставник, а я лишь выполняла задания, имея для дела все готовое. Я брала плату за работу, но никогда не крала для себя. Дорогие безделушки сбыть непросто, а большие суммы богатеи обычно хранили в городских ларях. Обирать же прохожих я считала ниже своего достоинства. Посягать на мелочь простых смертных? Но в тот вечер, наслушавшись воя голодного живота, я уже подумывала послать свои принципы.