— Все-таки дождался уик-энда… Вот что для них типично, — заметила Кэти. Теперь на ней были только трусики, она сняла с Эрни рубашку и прижалась к нему, болтая неизвестно о чем, пока у нее не перехватило дыхание.
Потирая глаза и притворяясь, что другую руку ободрала выросшая на подбородке щетина, Эрни медленно вошел в главную комнату.
— Осторожно — диски! — завопил кто-то из гостей.
Эрни наступил на кучу пластинок и, чтобы не казаться смущенным, раскидал ногами обломки.
— Ну, Эрни, — надулась Кэти.
— Чего тебе? Не нравится мусор? Мало здесь другого мусора?
Мальчики и девочки с пристыженным видом стали запихивать битые бутылки и пластинки под кушетку.
Эрни вдруг рассмеялся:
— Знаете что? Пора мне подыскать себе новый дом. Так давайте покончим с этим и отвалим отсюда.
Они принялись за работу под звуки единственной уцелевшей пластинки. Вначале они взяли все до единой тарелки, чашки и вазы и разбили их на грязном ковре. Потом мальчики стали пробовать свою силу на мебели, сделали дубинки из ножек стульев и методично уничтожили все картины под стеклом.
Шторы оборвали, окна разбили. Из разных обломков навалили кучу посреди главной комнаты и попытались поджечь, но она подымила и погасла.
— Ладно, — сказал Эрни, — уходим. Он убил себя, а мы убили его дом.
Они выбежали на улицу. Вместе с домом самоубийцы Эрни присвоил и его машину. Он сделал повелительный жест Чарли, у которого на руке висела одна из самых красивых девочек:
— На заднее сиденье.
Сам с Кэти сел впереди.
Девушку Чарли высадили у ее дома, а остальные поехали дальше, в квартиру Кэти. Там все казалось чистым, тесным и маленьким по сравнению с домом, который они недавно оставили.
— Мамаша, наверное, пошла добывать продукты, — сказала Кэти. — Но у нас еще есть несколько пакетиков чая. Я приготовлю. — Она пошла в кухню и на плите увидела записку.
«Дорогая Кэти!
Вот уж не думала, что буду писать тебе это письмо. Даже после того, как твой отец сделал это, я думала — ну что ж, бывало и похуже. И еще я думала, что у тебя есть только я.
А сейчас я вижу, что уже не нужна тебе, и, Кэти, я так устала, ты не знаешь, как я устала. Надеюсь, что у тебя никогда так не будет.
В чем-то ты старше меня, Кэти, и это еще одна причина, почему я не хочу продолжать. Я знаю, что ты и без меня справишься.
Я ухожу подальше, чтобы сделать это, так что тебе не будет никакого беспокойства, дорогая. Жаль только, что я не увижу внуков, но, может, у тебя и не будет детей. Я хочу сказать, жизнь пошла такая, что девушку нельзя осуждать, если она рожать откажется. Еще я хотела сказать тебе, что родила я тебя очень легко, мне приятно было. Если и была боль, я ее не помню.
У меня есть одна из этих „легких“ таблеток от знакомого твоего отца — я ничего не почувствую.
Прощай, Кэти. Твоя старая мама.
P.S. Я бы не сделала это, если бы не чувствовала себя такой усталой».
К этому времени закипела вода, Кэти сделала чай и подала его остальным. И только потом показала письмо.
— Найди себе другое место, — посоветовал Эрни. — Мы поможем.
— Да, — присоединился Чарли. — Иначе ты будешь тут сидеть и киснуть. Или полиция в приют отправит.
— Премного благодарна за участие, — пробормотала Кэти, думая о том, что Эрни сказал: «Найди себе другое место», а не предложил жить с ним.
— Я уложу свою одежду, и поедем искать мне дом, — объявила она.
— Не будем себя обманывать, Алф, — сказал редактор. — Вас и ваши дурацкие Центры помощи премьер-министр назвал «единственной объединяющей и вселяющей надежду силой в стране». Он выразился таким образом, Алф, при архиепископе, правлении Контрольной комиссии и прочих, кто занимается Кризисом. Не думаю, что это им понравилось. Но дело в том, Алф, что они хотят с вами встретиться.
— Какие цифры в газетах?
— Вот к этому я и веду. Так много всего скрывалось, столько гражданских служащих покончило с собой, что уже никто не знает, что происходит в действительности. Мы сорвались в пропасть, если хотите знать.
— Но вы же не знаете и половины того, что делается в моих Центрах помощи. Я вам не рассказывал, потому что напечатать это все равно нельзя. Так вот, вам я могу сказать. Некоторые даже встают на колени и молятся: «Алф, спасите нас!» — и еще многое другое.
— Об этом лучше не говорить архиепископу.
— Он знает.