Стасик очутился в непроглядной темноте. Невообразимо долгую секунду он лежал на полу, а затем резко вскочил на ноги и побежал. Еще успел удивиться, почему до сих пор не начались ступени, ведь от лестницы его отделяли считанные метры. А затем всем телом врезался в какое-то плоское и твердое препятствие.
Боли Стасик не почувствовал, но сила удара была таковой, что его сшибло с ног и опрокинуло на пол. И только тут до него дошло, что в темноте он перепутал направление — побежал не к лестнице, а к страшной двери. И врезался в нее на всем скаку.
Задыхаясь от ужаса, Стасик широко распахнул рот, готовясь сделать то, что на его месте сделал бы каждый — заорать во все горло. Но едва он успел наполнить легкие воздухом, как вдруг услышал рядом с собой тихий женский голос. Тот не сказал, а почти прошептал, робко и неуверенно:
— Кто здесь?
Если бы огненный шар не спалил весь волосяной покров на теле Стасика, его шерсть в это миг обязательно встала бы дыбом. Ему почудилось, что незнакомка находится в метре от него. Буквально рядом. Да вот только в коридоре никого не было. По крайней мере, по эту его сторону.
Голос прозвучал вновь:
— Кто здесь? Отзовитесь. Почему вы молчите?
В этот момент Стасик стряхнул с себя сковавший его ступор. Дикий крик наполнил собой подземелье. Стасик бросился бежать, падая на ступенях и ударяясь телом об стены. Лишь чудом не покалечившись, он миновал лестницу, затем долго метался в коридорах, и, наконец, выбежал в разрушенный зал, приспособленный Гамалом под огород. Здесь было достаточно светло — звезды, сияющие в ночном небе, залили мир мертвенно-белым светом.
На середине огорода Стасик рискнул обернуться. Он ждал чего угодно. Как обычно — чего угодно худшего. К примеру — ужасающую черную фигуру, идущую за ним по пятам. Неотвратимую смерть, от которой не сбежать и не спрятаться. Ждал клыков и когтей, ждал тентаклей и прочих чудовищных атрибутов. Но позади себя он не увидел никого. Его не преследовали.
С огромным трудом Стасик отыскал в темном лабиринте коридоров свою комнату, проник в нее, подпер дверь стулом, упал на кровать и с головой накрылся старым, усыпанным заплатками, одеялом. Сердце яростно грохотало в его груди. Он никак не мог отойти от пережитого потрясения.
— Никогда больше не выйду из комнаты ночью! — шепотом поклялся он, громко лязгая зубами во тьме. — Никогда и ни за что. И засов поставлю. Обязательно. А лучше сразу два.
Глава 37
— Вот объясни-ка мне, мил человек, как тебе удалось расколоть свой шар? — проворчал Гамал, пристально и с величайшим подозрением, поглядывая на Стасика. — Их ведь изготавливают из очень прочного стекла. Молотом будешь бить — не разобьешь.
Стасик сидел за столом, сгорбившись над своей тарелкой, и ритмично загружал в рот кашу. После того, как он утратил способность чувствовать все, в том числе и вкус, прием пищи сделался для него малоприятной процедурой, которую он выполнял исключительно по необходимости.
— Сам не знаю, как это произошло, — ответил он с набитым ртом. — Наверное, все дело в том, что я очень невезучий.
— Что есть, то есть, — признал Гамал. — И чего это ты опять весь какой-то потрепанный? Только не говори, что снова таскался по крепости ночью.
— Мне приснился страшный сон, — соврал Стасик.
— И откуда у тебя, сопляка, страшные сны? — подивился старик. — Я понимаю, откуда они у человека бывалого, опытного, повидавшего за жизнь дерьма. Но ты-то совсем мальчишка.
— Я его повидал, поверьте, — мрачно произнес Стасик.
— А, не кривляйся, — презрительно бросил ему Гамал. — Ничего ты пока не повидал. Еще и знать не знаешь, какое оно бывает. У тебя еще все впереди.
— Спасибо за радужный прогноз.
— Ну, чем богат. Я человек прямолинейный, стараюсь говорить только правду. И вот я тебе со всей прямолинейностью заявляю — ждет тебя жизнь тяжелая, трагическая, безрадостная и одинокая. А иной на нейтральной полосе и быть не может. Если повезет, отмучаешься вскоре. Съедят ли тебя, или сам себе шею свернешь. А в худшем случае протянешь еще лет десять-пятнадцать. И вот за этот срок ты его и нахлебаешься. Дерьма, я имею в виду.
Стасик поднял на злобного деда полный муки взгляд, и выпалил:
— А можно не говорить об этом во время еды?
— О дерьме, что ли? Экий неженка.