Этим оказалась глиняная кружка, наполненная вязкой жидкостью темно-зеленого цвета. Стасик возрадовался тому, что не ощущает ни запаха, ни вкуса. Что-то подсказывало ему, что предложенное лекарство не порадовало бы его органы чувств.
Не ожидая подвоха, он взял со стола кружку и опрокинул ее содержимое залпом. Что-то густое стекло вниз по пищеводу. Стасик прислушался к своим ощущениям после приема лекарства. Ощущений, как и прежде, не было никаких.
— Что-то не действует, — заметил он, обращаясь к Гамалу.
— Не гони драконов, — предложил алхимик. — Присядь. Давай немного подождем.
Так они и сделали. Точнее, сделал один Стасик. Он сидел на стуле и ждал чуда. Гамал же занялся своими алхимическими делами и перестал обращать на пациента внимание.
Примерно через четверть часа, когда Стасик уже потерял всякую надежду, он вдруг что-то почувствовал. Это было тепло, зародившееся внутри его тела.
— Ой! Ой! — испуганно заверещал он, вскакивая со стула.
— Что такое? — спросил Гамал, поворачиваясь к нему.
— Я чувствую! — радостно выпалил Стасик. — Тепло. Вот здесь.
И он провел ладонью по груди.
— Ага! — торжествующе произнес Гамал. — Сработало. Если чувствительность начнет распространяться по всему телу, значит, ткани твоего организма стабилизируются. Не молчи. Сообщай мне о своих ощущениях.
— Так, теперь вот стало немного теплее, — сказал Стасик.
Но радость его начала сменяться тревогой по мере того, как приятное тепло в груди стало превращаться в болезненное жжение.
— Ой! — вскрикнул он. — Горячо! Сильно горячо! Мне больно!
— Как странно, — задумчиво произнес Гамал, равнодушно наблюдая за корчами пациента. — Этого не должно было случиться. В чем же дело?
Стасик знал — в чем. Дело было в том, что он, похоже, умирал. В груди его пылал настоящий пожар. От страшной боли он хрипло кричал и катался по полу, а Гамал стоял над ним, теребил пальцами бороду и, закатив глаза, что-то бормотал.
— Я не мог напутать дозировку, — произносил он, глядя в покрытый слоем копоти потолок. — В чем же дело?
Стасик чувствовал, что он сейчас воспламенится. От боли у него потемнело в глазах. Он содрогался в конвульсиях и уже не кричал, а предсмертно хрипел. Будто издалека до него донесся возмутительно невозмутимый голос Гамала.
— Выпей вот это, — произнес он. — Должно помочь.
Стасик кое-как схватил кружку и влил в себя ее содержимое. Ни на что хорошее не надеялся, и напрасно, потому что стоило осушить емкость, как ему сразу же заметно полегчало. Пылающий в груди пожар начал стремительно затухать. Вскоре Стасик смог существовать, не крича от боли. А еще спустя пару минут, к нему возвратилась уже ставшая привычной бесчувственность. И Стасик был несказанно рад ей.
— Что это было? — простонал он, медленно поднимаясь на ноги. — Я думал, что мне крышка.
— Не сгущай краски, — отмахнулся Гамал. — Вечно ты все драматизируешь.
— Какие еще краски? — разозлился Стасик. — Зачем ты поишь меня этой отравой? Я ведь мог умереть!
— Я держал ситуация под контролем, — самоуверенно заявил Гамал. — У меня, как ты мог заметить, был заготовлен нейтрализатор снадобья.
— Не больно-то ты спешил мне его дать, — проворчал Стасик. — Я чуть с ума не сошел от боли.
— Не столь уж велик твой ум, чтобы так за него трястись, — с нескрываемой издевкой произнес алхимик.
Это глумливое замечание окончательно вывело Стасика из себя. Вообще-то он редко впадал в ярость, точнее говоря — прежде такого никогда не случалось. Но сейчас в нем будто что-то надломилось. Гнев неудержимой волной хлынул наружу, и Стасик страшным голосом прокричал:
— Я тебе не подопытный кролик! И я сам решу, ценен мой ум, или нет!
После чего Стасик совершил совершенно нехарактерный для себя поступок: он ударил кулаком по столу. Ударил сильно, благо отсутствие болевых ощущений позволяло не заботиться о последствиях.
Стол, на который обрушилась ярость Стасика, был большим и массивным. Гамал сколотил его из прочных брусьев, а столешница состояла из досок в два пальца толщиной. Этот стол мог бы легко выдержать удар кувалдой.
Но кулак Стасика оказался более сокрушительным, нежели пудовый молот. Доска, по которой пришелся удар, с жутким треском преломилась пополам. Стол, весящий, должно быть, пару центнеров, подпрыгнул, а часть глиняной посуды, стоявшей на нем, с грохотом ссыпалась на пол.
Весь гнев тут же покинул Стасика, и он попятился от поврежденного стола, переводя изумленный взгляд со своего кулака на сломанную доску.