Эффект был равнозначен подействовавшей на все население разом легкой депрессивной программе или коммунальному вирусу. Да, после смерти телесной человека ждала новая жизнь. Но даже праведникам и святым в ней уготованы были вечные мучения. И Бога не было в ней — любого из богов, — и даже многочисленных пророков Творца что-то не было видно; ни жемчужных врат, ни озер серных, ни Суда, ни Геенны, ни Спасения. Наградой за любую как угодно прожитую жизнь было абсолютное ничто. И единственной надеждой для умерших оставалось вернуться, чтобы одерживать живущих. Слабое утешение за добродетельное мирское бытие.
И примириться с тем, что вселенную осаждают рвущиеся из бездны погибшие души, было нелегко. Люди по-разному реагировали на явившееся откровение. Самым распространенным способом было упиться, или обкуриться, или обстиматься до бессознания. Некоторые ударялись в религию. Другие становились фанатичными агностиками. Третьи обращались за утешением к психиатрам. Иные (кто поумнее и побогаче) потихоньку обращали все внимание и сбережения на строительство ноль-тау-мавзолеев.
Одно психиатры заметили сразу: эта депрессия никого не довела до самоубийства. Постоянными признаками ее были постепенное снижение эффективности труда, нарастающая апатия и злоупотребление успокоительными и стимулирующими программами. Поп-психологи немедля окрестили это состояние синдромом «а чего пуп рвать?»
За Транквиллити обвал последовал по всей Конфедерации, и симптомы его оставались неизменными, какую этническую культуру ни взять. Никакая идеология, никакая религия не могли защитить людей от этого шока. Только эденизм оказался более устойчивым, хотя и эта культура не осталась незатронутой.
Антонио Уайтлок нанял двадцать пять черноястребов и независимых торговцев-адамистов, чтобы распространить клипы Келли по конторам «Коллинз» по всей Конфедерации. Насыщение рынка заняло три недели — несколько больше оптимума, — но местные флоты из-за карантина готовы были палить во все, что движется. Некоторые правительства, скатывавшиеся к диктатуре, пытались вовсе запретить распространение репортажа, но клипы просто уходили в подполье, что только добавляло доверия к их содержанию. Исход этот был крайне неудачным, потому что во многих случаях волны распространения репортажа сталкивались и взаимодействовали с двумя другими расходящимися по Конфедерации информационными потоками — скорбными вестями с захваченной Аль Капоне Новой Калифорнии и подпольно распространяемой записью искусительного приглашения Киры Салтер.
Едва выйдя из червоточины, «Миндори» набрал восемь g. Сенсоры Росио Кондры немедленно уловили множество масс. Троянское скопление имело в поперечнике двадцать миллионов километров, и вокруг его центральной точки колебались сотни астероидов среднего размера, десятки тысяч булыжников, пылевых скоплений и туч ледяной крупы, резонируя в такт слабым гравитационным полям. «Миндори» распахнул крылья, и перья его ударили в вакуум.
Росио Кондра преобразил адова сокола в гигантскую птицу. Три кормовых плавника-культяшки вытянулись и расширились. Нос корабля вытянулся, по кораллу потянулись трещины и складки, углубляясь, подчеркивая летящие контуры звездолета. Блуждающие зеленые и лиловые узоры померкли, смытые наплывом глухой черноты. На корпусе пропечатались густые глянцевые перья. Он стал конем, достойным падшего ангела. Могучие взмахи его крыл взвихрили космическую пыль бешеными смерчами. На теле его замерцали радарные и лазерные сенсоры. Росио Кондре пришлось долго экспериментировать, прокачивая энергистические потоки через свои нервные клетки, прежде чем он нашел тот уровень, при котором электронные системы адова сокола продолжали функционировать, хотя эффективность их оставляла желать лучшего. До тех пор, покуда одержатель оставался спокойным и направлял свою силу осторожно и точно, процессоры работали. Большинство их, по счастью, было биотехническими, да к тому же армейского качества. И все равно боевых ос приходилось запускать аварийными твердотопливными ракетами, хотя, отдалившись от корабля, они быстро входили в строй, так что окно уязвимости для них оставалось узким. По счастью, энергистика никак не влияла на его чувство массы, являвшееся побочным эффектом искажающего поля. Если только на него не набросятся несколько вражеских космоястребов, он вполне сумеет постоять за себя.
Нацеленные на него пучки электромагнитного излучения исходили из точки в десяти тысячах километров впереди. Астероид Коблат, новое и совершенно незначительное провинциальное поселение в троянском скоплении, после полутора веков интенсивного развития и инвестиций еще не доказал своей экономической ценности. В Конфедерации таких поселений были тысячи.
Коблату по незначительности не полагалось даже патрульного корабля от оборонительного союза системы Тувумба, а на платформы СО компания-основатель, само собой, разоряться и не подумала. Единственное, чем правящий совет астероида смог откликнуться на угрозу галактике, — сделать наконец апгрейд сенсорам диспетчерской службы и навесить на два межпланетных грузовика по дюжине боевых ос, неохотно выделенных Тувумбой. Выглядело это, как и любая реакция поселения на события в мире, жалко.
Сейчас это было особенно заметно. Само появление адова сокола, точка выхода, скорость, полетный вектор и отказ назвать себя могли означать только одно — это был вражеский корабль. Оба вооруженных межпланетника вышли на вектор перехвата, ковыляя на своих полутора g, безнадежно обойденные противником еще до того, как запустили термоядерные движки.
С Коблата на Пинджарру, столицу скопления, находившуюся в четырех миллионах километров, где стояли у причала три боевых звездолета, ушел призыв о помощи. Активировались аварийные программы астероида, пусть и не способные справиться с ситуацией. Опускались межсекционные перегородки, перепуганные жители торопились в убежища в самых глубоких слоях, чтобы там пересидеть атаку, в ужасе ожидая штурма и проникновения одержимых.
И ничего не случилось. Приближающийся адов сокол открыл стандартный канал связи и датавизировал в общую сеть астероида сенсозапись, а потом исчез, нырнув в отворившийся на миг зев червоточины. Контуры его уловила лишь пара оптических сенсоров, но их записям потом все равно никто не поверил.
Когда Джед Хинтон выбрался наконец из убежища, к которому был приписан, он почти мечтал, чтобы тревога продлилась еще несколько часов. Все же что-то новенькое, иное, другое — большая редкость в жизни семнадцатилетнего Джеда.
Когда он вернулся в семейную квартиру — четыре комнаты, вырубленные в скале на третьем уровне (тяготение в две трети стандарта), — мамаша с Диггером опять ругались из-за чего-то. С тех пор как Коблата достигло предупреждение конфедеративной Ассамблеи, свары эти почти не прекращались. Рабочие смены урезались — компания сокращала производство, пережидая кризис, чтобы развернуться позднее. А короткие смены означали, что Диггер почти все время сидел дома или в баре «Синий фонтан» на пятом уровне, когда мог себе позволить.
— Чтоб они заткнулись! — пробормотала Гари, когда сквозь дверь спальни донесся очередной шквал воплей. — Думать не могу в таком шуме.
Она сидела за столом в гостиной, пытаясь сосредоточиться на изображении над процессорным блоком. Экран заполняли мелкие буквы с вкраплениями диаграмм — курс софтверной архитектуры. Учебные импринтеры вдолбили этот курс в голову Джеда пять лет назад. Гари была всего на три года его младше, и ей следовало бы давно одолеть курс, но что-то в ее генах не позволяло лазерным импринтерам делать свою работу как следует, и ей приходилось мучиться, перечитывая курс заново, чтобы тот удержался в памяти.