Вот уже больше года он числился штатным сотрудником УКГБ по Свердловской области, бесконечно просматривал со Смирновым фотографии, вырезки, газетные перепечатки, микрофильмы. Одно за другим мелькали лица, в которые он вглядывался, пытаясь найти сходство с тем Сашко, которого запомнил на всю жизнь, хоть и видел его 14 лет назад и всего несколько раз, запомнить-то он его запомнил, но как-то все не складывалось. Поражало: это ж сколько власовцев и полицаев еще нужно было найти, сколько их спокойно жило себе на просторах огромного Советского Союза, ускользнув от правосудия! Нет, говорил он себе, Николай Евгеньевич и его коллеги делают большое нужное дело, гордиться надо, что он участвует в нем, что в поимку предателей родины вложена частица и его труда, но не оставляло тщательное скрываемое чувство, что делает он все же что-то не вполне порядочное. Почему — непонятно. Но было такое чувство.
Скажем, с Сашко Куликом все понятно: был он редкостной сволочью, и только по какой-то счастливой случайности сам Борис, и как теперь выяснилось, и Лейка, смогли выжить, ускользнуть от него. А если бы нет? Об этом даже думать не хотелось, так было страшно. Борис помнил, как Сашко входил в их детский барак, весь такой в скрипучих ремнях, сапогах, немилосердно вонявших дегтем, в уродской шапочке с козырьком — и с вечной глумливой улыбочкой. Как сжималось все внутри, когда он обводил взглядом ребятишек на нарах, выискивая очередную жертву, чтобы увести в медицинский пункт, откуда никогда и никто не возвращался. Как бог Борьку миловал? В рубашке родился, видимо.
Но ведь был там и другой охранник, пожилой дядька… Хотя, что значит «пожилой»? Таким казался, а лет ему было 40, наверное, может больше, может, меньше. В том возрасте все казались старыми. Вот он иногда подкидывал в их барак хлеба, однажды даже луковицу кинул, сала принес немного, это было спасение. Они тогда, конечно, передрались из-за этого сала, самые сильные отобрали его у самых слабых, так уж повелось в мальчишеских компаниях, но что-то же заставляло этого дядьку жалеть несчастных парнишек? Может этот полицай был не таким уж плохим человеком, и сейчас где-нибудь работает себе в колхозе каком-нибудь, старательно стирая из памяти все то, что было 14 лет назад, и каждый день покрываясь потом от ужаса, что его найдут, припомнят эту треклятую службу и поставят к стенке. Надо ли было его отыскивать или надо было плюнуть и дать ему спокойно дожить, сколько ему там осталось? Не знаю, спорил сам с собой бывший узник, не знаю, про него — ничего не знаю. Знаю про Сашко. Этот точно жить не должен.
Сашко был смерть, и смерть входила с улыбкой. В девять лет представить себе смерть невозможно, но в 23 — вполне. Смерть была зримой, виделась улыбочкой начальника охраны, которому — сколько лет тогда было? Да столько же, сколько Борису сейчас, года 23–24, наверное. То есть, вот в этом вот сегодняшнем состоянии демобилизованный сержант Советской армии смог бы выбрать из кучи грязных детей кого-то одного и вести дрожащего мокрого ребенка на смерть? Нет, отвечал Борис сам себе. Я бы не смог. А он мог. Значит ради справедливости его надо было найти и уничтожить.
— Давай подобьем бабки, — продолжал тем временем Николай Евгеньевич, прихлебывая огненный чаек из тонкого стакана. — Мы с тобой уже год добиваемся от архива министерства обороны разрешения просмотреть дела тех красноармейцев, кто пропал без вести — не убит был, а без вести пропал! — в боях на Одере, в частности — на плацдарме Эрленгоф в апреле 45-го. Почему именно там? Да потому что по нашим данным на этом плацдарме было найдено тело предателя родины Кулика Александра Ивановича, 1921 года рождения, командира отделения власовской армии, а до того — начальника полицейского участка, в сферу которого входило как гетто, так и концлагерь Красный Берег, где находилась твоя сестра Фаерман Лея Наумовна, 1939 года рождения. Военным трибуналом Юго-Западного фронта еще в 1941 году за измену родине — добровольную сдачу врагу — Кулик А. И. был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Заочно. Кроме того, в марте 1945 года, согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР № 39 от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников» Кулик А. И. был вторично приговорен к смертной казни, на этот раз — через повешение, за пособничество врагу, участие в убийствах и пытках советских граждан. Так? Так. Но мы с тобой в гибель Кулика в Бранденбурге не верим, да ведь?