Откуда они появились и отчего получили такие прозвища – неизвестно. Это были типичные гладкошерстные африканские псы, светло-коричневого окраса. Особо о них никто не заботился. Только иногда жены долговременных постояльцев нашего дома подкармливали их. Поэтому были у них и миски, и даже подстилки в тени парадной под лестницей, где они прятались в самое жаркое время дня.
Мы, дети, иногда любили поиграть с этими собаками. Бросали им палки, чтобы они приносили, требовали лапу. Но это не всегда срабатывало. Вряд ли кто специально занимался их дрессировкой. Поэтому, собаки эти вели себя довольно непринужденно, убегали, когда хотели и возвращались, проголодавшись.
И вот, однажды, Муха понесла. Все, конечно, с большим нетерпеньем ожидали потомства. Но когда она разродилась щенятами, при нас остался только один, остальные сразу куда-то исчезли. То ли их продал кому туарег охранник, которому эти собаки скорее всего и принадлежали. То ли просто щенков забрали обитатели соседней, негритянской трехэтажки. Оставшегося щенка я упросил родителей взять под нашу опеку.
Щенок был пушист, резв и весел, как это обычно случается со щенками, и постоянно путался под ногами. И как-то раз это очень взбесило нашего стюарда, который возьми и пни его в сердцах ногой прямо в живот, и так, что тот отлетел на пару метров и ударился о стену.
Это был уже другой, не тот пожилой стюард, который ходил когда-то с нами на рыбалку, а потом в конце лета уволился в связи с переездом его семьи в соседний город. Нет, этот новый стюард был довольно молод, круглощек и очень самоуверен. Он сразу мне не понравился. Но, возможно, он ничего такого и не хотел, только вот песик был еще очень юн, и от такого удара так и не смог оправиться. На четвертый день жалобных поскуливаний он внезапно исдох.
Я даже плакал, никак не мог понять такую неоправданную жестокость этого молодого африканца, но стюарду, казалось, было совершенно наплевать, и он никак от этого не переживал. Оставался все так же бодр и противно услужлив, как и требовали от него формальные обязанности. В конце концов я стал делать вид, что больше не замечаю его.
Это помогло, и через пару недель я снова вроде как стал прежним ребенком. По крайней мере снаружи. Снова начал бегать по двору, дурачиться и безобидно задирать Егора, подшучивать над сильно похудевшей Мухой. Но на душе повисла какая-то щенячья грусть. И это сказывалось во всем. В быстроте реакции, находчивости, в ловкости. Я начал вспоминать прежние свои потери – жуков, сдохших в спичечном коробке, сбежавшую черепаху, морских свинок, отданных в другую семью из-за аллергии сестры. И вот, как-то раз, улепетывая от Егора с палкой в руках, я то ли замешкался, то ли просто споткнулся, и Егор по инерции подтолкнул меня носом. Так что я упал на бегу и даже перекатился через голову.
Поднявшись на ноги, я сразу понял, что у меня что-то не так с плечом. Было трудно двигать рукой, даже дышать. Родители, узнав о происшествии, немедленно посадили меня в машину, сестру оставили под присмотром соседей, и мы отправились в какой-то госпиталь, который находился далеко за городом. Вероятно, это тоже было наследие английской колонизации, возможно, при бывшей военной базе, или что-то вроде того. Но суть в том, что во всем городе не оказалось ни одного медицинского учреждения, которому можно было бы довериться в такой ситуации.
До госпиталя мы добрались только во второй половине дня. Врача долго ждать не пришлось. К нам вышел высокий африканец полный чувства собственного достоинства, в белоснежном халате, от чего кожа его рук и лица казалась еще темнее. Он выслушал нашу историю, осмотрел меня, и направил на рентген, который тут же был сделан.
Ознакомившись со снимком, врач сказал, что это лишь трещина в ключице, нужна только повязка, покой и через пару недель все заживет.
Родители облегченно вздохнули, и на обратном пути решили посетить небольшой национальный парк-музей, где вдоль дорожек были выставлены всевозможные африканские скульптуры то из черного дерева, то из глины, но тоже выкрашенные в черный цвет. Эти изваяния часто выглядели довольно высокими, как бы вытянутыми и неестественно деформированными, от чего лишь отдаленно напоминали людей. Никогда ничего похожего я не видел. Народные ремесленники, вдоль дорог выставлявшие на продажу традиционные маски, жанровые статуэтки, резные орнаменты и открыточные гравюры, обычно старались больше подражать реальности. А тут создавалось впечатление, что мыслимые кости этих скульптур также выломаны или повреждены, как моя ключица, и от этого, если бы они были живы, то могли испытывать сильнейшую боль. Если не физическую, то внутреннюю, как будто у них были искорежены не части тела, а области чего-то внутри, нечто такое, что заставляло меня когда-то давно надеяться, что черепаха вернется, а жуки проснутся и снова заскребутся в спичечном коробке.