Чего стоит это его, впроброс, — «при попытке к бегству…»; я и сам мог отдавать приказы из раздела «преступления против человечности» — но, чёрт, у всего есть свои пределы.
Впрочем — где они?..
Я достал ещё одну сигарету, хотя только что забычковал выкуренную, и отчётливо понял: мне всё равно хочется, чтоб длинный зашёл и признался: «Нет, не годится ваш план!» — и тогда ответственность с меня будет как бы снята: я сделал всё возможное, но обстоятельства восстали против.
Длинный открыл дверь и сказал:
— А пойдёмте. А то досидимся, и светать начнёт.
Я поднялся и почувствовал, что ноги у меня не такие послушные, как хотелось бы.
Ничего, сейчас разгуляюсь. В такие минуты всегда знаешь: надо начать, а там пойдёт.
Дед стоял вроде в той же самой форме, но впечатление создавал уже совсем другое: он был весь утянутый, подобранный — его можно было сейчас перевернуть вниз головой, трясти изо всех сил, и ничего б у него не звякнуло и не выпало.
— А и правда — тихо сегодня, — сказал длинный. — Может, действительно, отошли?.. — он скосился на деда, но дед не отреагировал.
— Кто у вас разведчик? — спросил дед совсем неприветливо.
Домовой быстро глянул на комбата и на меня, и, поняв, что можно открыться, сказал:
— Я.
— …группа идёт до конюшен… — сказал дед, смерив Домового взглядом, и больше ни на кого не глядя.
Потом вдруг снова оглянулся на Домового:
— Ты, что ль, цыганок?
— Ну, я, дед! Не узнал?
— Темно ж! А я думаю: кого мне навесили…
Все сразу расслабились, даже длинный улыбнулся.
— …группа идёт до конюшен… А Домовой — со мной, — уточнил дед.
— Минуту, — сказал я.
Мы перекинулись парой слов с Томичом — он, естественно, остался тут, комбату ещё не хватало ходить по ночи туда-сюда, — одновременно я открыл свой «круизёр», — броник, шлем, — приоделся, попрыгал, — Араб: «Тоже с вами пойду»; он всегда, я давно заметил, чувствовал ответственность за меня, и, кроме прочего, ни черта не боялся, всё время норовя это показать.
Длинный нас не оставил, и оттого стало ещё спокойней. С ним было ещё трое бойцов, плюс дед, плюс Домовой, и нас четверо: Араб, Граф, Тайсон.
Чертыхаясь, мы куда-то шли в темноте, вокруг не столько виделась, сколько ощущалась свалка, — битые кирпичи, поломанные плиты, всякий мусор — обычные пейзажи подобных мест; до конюшен оказалось недалеко. Там нас встречали не по сезону тепло одетые бойцы.
«Здравия желаю, отцы! — сказал кто-то сипло. — Эка вас много… Не то сёдня чо покажут интересное? Какая ракета нынче прилетала — у Полтавы нос ушёл вовнутрь, назад высмаркивал целый час… В итоге глаз выпал, а нос так и остался внутри…»
Боец вглядывался в нас. Возраст его, как часто бывает у ополченцев, определить, тем более при свете луны, было невозможно: щетина по самые глаза, и больше ничего.
— Вы запускали-то? — поинтересовался он у меня.
Я ничего не ответил.
— Спросить хочу: после неё стоять будет?
— А то у тебя стоял, — ответил кто-то из угла. Наверное, тот самый Полтава.
— Так я о том и спрашиваю, может она обратного действия… — и он сипло засмеялся.
То, что назвали конюшней, — было, судя по всему, складскими помещениями, вполне себе крепкими, с оборудованными бойницами, и бойниц оказалось больше, чем бойцов, — кроме этих двоих, я пока никого не видел; может, заныкались где.
— …я себе только чай приготовил, — рассказывал сиплый своему длинному начальнику штаба, — всю последнюю заварку извёл, и эдак поставил на край, вот тут, в бойнице, — так кружку сдуло, командир, аж вон туда: где чай, где чё. Хорошо, сахарок во рту держал. Хотя и его проглотил не понял как.
За разговорами я упустил, как исчезли дед с Домовым.
— Тихо, — сказал, наконец, длинный, и все сразу смолкли.
Я немного поглазел в бойницу, ничего, естественно, не увидел, рядом стоял Араб, и всё, в отличие от меня, понимал: вон там, сказал шёпотом, укреп, вон там — посёлок, вон в той стороне у них техника стоит…
Получалось так, что я просто шёл и пришёл, — а он шёл и понимал, на какое место, если смотреть по карте, мы явились.
«Ну, на то он и начальник штаба, ему положено всё знать», — успокоил я себя.
Возле бойницы был ящик, я охлопал его руками — нет ли острых, колющих, режущих предметов, — и присел, и залип.
Было непривычно тихо.