Не прошло и десяти минут, как рация, которую держал один из сопровождавших длинного бойцов, ожила.
«В нашу сторону — движение», — прозвучало там отчётливо.
Поначалу подумал, что это дед докладывает, но через секунду понял: нет. Это длинный слушает украинскую волну — и, как выясняется, «глаза» на той стороне вовсе не полопались, а всё видят.
Все здесь отдавали отчёт в происходящем: и ещё минуту назад хихикавший сиплый, и прятавшийся в углу Полтава, и ещё кто-то, в соседнем помещении, — вдруг оказались у бойниц, и защёлкали предохранителями, и окружающее сразу приобрело другие, собранные и суровые, очертания. Образовалась жёсткая, пахнущая железом, готовность ко всему.
«Кажется, двое», — сказал тот же бесстрастный голос по рации.
Они видят! И Домового тоже видят.
Ещё через минуту, кажется, с некоторой даже ленцой, голос сообщил: «Продолжают движение».
«Наблюдайте», — ответили ему тут же.
Я не выдержал, поднялся и прошёл к длинному: надо было приказывать возвращаться нашим — и деду, и Домовому, — чего он ждал?
Длинный даже не повернулся в мою сторону, но неотрывно смотрел в темноту, словно видел там и деда, и тех, что по рации сообщались.
«Дед, поди…» — вдруг прозвучало по рации.
И сразу же, тот же голос: «Дед, я тэбе бачу. Нет грибов тут, не ищи, дед. Вы нам, сука, насыпали, — минуту тебе даю, шоб сховатися».
Дали, на самом деле, две минуты.
С той стороны начали шмалять, сначала из стрелкового, потом подключились штуки потяжелей. С этой стороны тоже пошла ответка, сразу поднялся адский грохот — но, в сущности, родной уже, душу греющий.
Я нашёл себе бойницу, секунд пятнадцать наблюдал, соображая, кто тут у нас где и примериваясь, чтоб вниз не пошло — а то прошью собственную разведку, — но дал две очереди, а Домовой уже за спиной образовался, смеётся, что-то руками показывает — понятно что: еле выползли…
Перестрелка длилась с полчаса, на голову сыпалось, в зубах скрипело, — думал при этом: «А в “Пушкине” бульон не доел…»
В образовавшееся затишье мы решили отправиться до дому. Извиняться за причинённые неудобства не стали: ушли, не прощаясь, — все здесь, вроде бы, оставались целы…
Перебегали, склоняя головы, по складским помещениям.
Я видел спину Графа, впереди Графа шёл Домовой.
Запомнил: Домовой уже шагнул в очередной, без дверей, проём, — и вдруг отпрянул назад, развернулся к нам, я рассмотрел даже его лицо. Домовой прижался спиной к стене, слева от проёма, успел маякнуть Графу, или Граф сам всё понял, уже когда Домовой выворачивал из проёма назад. Граф, сделав оборот на сто восемьдесят градусов, успел сгрести меня с зоны пролёта осколков — потому что я бежал ровно в проём, но, сбитый им, сменил траекторию и, тормозя коленом, проехал в угол помещения, а Граф, оказавшийся уже позади меня, левой рукой прихватил меня за бочину, чтоб я не клюнул головой в стену. Тайсон и без нас догадался, что к чему, куда ловчей меня приняв в сторону и присев на колено. Но самое удивительное, что всё это — движения, падения, рывки и перехваты — длилось в общей сложности не более секунды. В соседнее помещение попал заряд РПГ-9, оттуда в нашу сторону вылетел сноп пыли, и Домовой тут же в эту пыль нырнул, и мы следом.
И это всё было такое быстрое, обыденное, почти не суетливое, никого и ничем не удивившее.
Мы приехали домой очень весёлые.
Домовой успел вкратце поведать, что у этого самого деда с нашим несчастным неприятелем отношения давно сложились весьма особенные: он главный переговорщик по великому количеству вопросов, украинского комбата, и не только, мог при желании по мобильному набрать; к тому же — половине Троицкого дед приходился сватом или дядькой, потому что сам происходил оттуда родом, и всё здесь знал назубок. Ну и его, как мы поняли, знали тоже.
Сидели потом, пили чай: с Графом друг напротив друга, а Тайсон от меня по правую руку, от Графа по левую, смотрел на нас; за спиной у него была кухонная плита, чайники, чашки, соль, сахар, всё положенное, — и, если что-то нам было нужно, он тут же, одним движением с полуоборота выхватывал: «Даю!» — и подавал.
Мне вообще эта манера нравилась — до Тайсона не сталкивался с подобным: чего бы не передал я ему, — на кухне, в машине, в окопе, — он говорит: «Беру!.. Взял!.. Даю!». Полезная привычка: во-первых, точно ничего не упадёт, во-вторых, структурирует пространство, — сразу чувствуется, что порядок существует. Всё, что ты отдашь, — примут. Всё, что ты попросишь, — дадут. Бог есть. Над нами горит путеводная вифлеемская звезда.
Когда начался Майдан, Тайсон сидел в луганской тюрьме: за хранение и распространение. Потом началась война и принесла, помимо всего прочего, амнистию. В благодарность за дарованную свободу, или по каким-то ещё причинам, которые я не уточнял, Тайсон пошёл в ополчение.