Я мог бы назвать и другие книги. Написанные с разной силой, они так или иначе подводят читателя к единственно возможному выводу: устои нашего общественного устройства столь прочны, силы ленинских идей так велики и жизнетворящи, патриотизм народа так могуч, что их не могли сломить никакие беды.
Мне уже приходилось говорить в свое время, и я считаю себя обязанным сказать об этом, с трибуны III съезда писателей Советской России — сказать о том, что с высоты времени, на которую художники поднялись за послевоенные десятилетия, им открылись более широкие и глубокие дали. И это хорошо. Плохо то, что некоторые наши товарищи, взяв для отправной своей мысли этот неоспоримый факт, сделали из него совершенно неожиданный и мало радующий нас вывод. С легкостью необыкновенной они готовы были если не отбросить начисто, то хотя бы замолчать произведения, созданные во время войны и в первые послевоенные годы и в силу уже одного этого несущие, мол, на себе неизбежную печать лакировки и бесконфликтности. Речь тут могла идти о книгах, без которых нам невозможно представить советскую литературу вообще.
Согласись мы с такими бойкими «теоретиками», могли бы вылететь с книжных полок и первая часть шолоховского романа «Они сражались за Родину», и «Нашествие» Л. Леонова, и знаменитый рассказ А. Толстого «Русский характер», и «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, и «Март—апрель» В. Кожевникова, и «Морская душа» Л. Соболева, и «Народ бессмертен» В. Гроссмана, и «Белая береза» М. Бубеннова, и «Честь» Г. Баширова, и «Волоколамское шоссе» А. Бека, и «Генерал Доватор» П. Федорова. Вылетели бы и такие вещи, как «Звезда» и «Весна на Одере» Э. Казакевича, «Семья Рубанюк» Е. Поповкина, «Человек не сдается» И. Стаднюка, замечательная публицистика времен войны И. Эренбурга, Б. Горбатова, В. Вишневского, Н. Тихонова, В. Полторацкого, В. Инбер, А. Кривицкого,