Он сел, откинувшись на моих коленях, и как еще держался в движущейся машине… машина, кстати, никуда не двигалась, Синатра пошел на второй заход, водитель притормозил в какой-то подворотне и покинул корабль — присмотревшись, я увидел в темноте за бортом рыжий огонек сигареты. Я вернул взгляд к Юри. Юри смотрел на меня. Он покраснел до корней волос, глаза почернели и казались огромными. Губы блестели от слюны.
— Какой ты красивый у меня.
— Я не понимаю.
— Вот и хорошо, что не понимаешь. В этом и прелесть, что ты этого не понимаешь, Юри.
Юри кивнул, глядя на мой рот, как будто его завораживало движение губ само по себе.
— Иди сюда.
Юри качнулся вперед, прикрывая глаза, и я, уже нащупав нужный рычаг, впутал пальцы в пряди на его затылке, погладил, стянул, запрокидывая теперь его голову. Выгнулся он так красиво, что я застыл на пару секунд, не веря ушам, сдавленный крик остался в моей голове насовсем и навел там раз и навсегда свои порядки. Потом я осторожно поцеловал его в дернувшийся кадык, в соленую от пота ключицу, в сладко пахнущее место под мочкой уха. И все перебирал пальцами его волосы, расчесывал и тянул, слушая, как он хрипит и стонет.
Охуеть.
Мы просто целовались. Твою мать, что ж дальше-то, мы таким макаром не уедем никуда с тобой, мы же ебнемся, закроемся в номере, как кролики-католики, сольем Гран-При, пошлем все в баню, голова будет ехать знатно, спалимся сразу по всем фронтам, во всех интервью, как молодожены…
Юри упал на меня и завозился с моей ширинкой, ахнул, когда я выдохнул на ухо:
— Твою мать, Юри. Ты у меня больной совсем, оказывается.
«Мой», «мне», «у меня». Фигура речи, казалось бы, но собственные слова как током били, набатом в пустом черепе громыхали. Пиздец. Пиздец, как же я вляпался. Я добился, чего хотел, когда не ждал, и мне вдруг стало страшно.
Так уже было со мной, только теперь все было намного хуже. В Шурочку я влипал медленно, обстоятельно, по правилам, с ухаживаниями, флиртом, по нотам.
А тут — поскользнулся, упал, очнулся — гипс.
Тут все было хуже, меня утягивало в черную яму без краев и дна, тащило со страшной силой, я дурел больше от своего поведения — Юри-то боролся до последнего, отлично понимая, что так дела не делаются. Не когда у нас времени — один сезон. Не когда я Никифоров, а он темная лошадка, фигурист с шатающейся репутацией, не когда на нас смотрит вся Япония и весь мир. Не когда у меня метка жить не дает. Ему-то легче, он ничем не связан. Но это оч-чень хуевое утешение.
Юри гладил меня через трусы, уткнувшись лбом в мое плечо, и мне хотелось сползти на пол с сиденья, просочиться через днище тачки и утечь куда-то к центру Земли.
Я даже разозлился немного. То есть, вот так, я за ним на брюхе ползаю, и так, и этак пытаюсь подкатить, а он меня берет безоружным и пузом кверху, когда я ни «нет», ни «да» сказать не могу, когда я уже не жду ничего, вот это называется «будь мне просто тренером», охуеть теперь. Голыми руками взял, подстерег, говно такое.
Я дернул его за волосы к себе, кажется, воткнул ногти в тонкую кожу, поцарапал, вмазался губами в рот — раскрытый, Юри опять закричал.
— Нельзя так со мной, маленький мой. Зря ты так. Надо бы по-хорошему попробовать.
Я говорил в его горячий рот, быстро, задыхаясь, как молился. Юри всхлипывал и стонал, не прекращая, толкался в мое бедро. Кажется, его даже русская речь вышибала в открытый космос. Или мой голос, или злость в моем голосе, или это все его волшебная голова — чем сильнее я тянул за волосы, тем сильнее он гнулся и плавился.
Эрос для меня прежним не станет.
Как и Пекин.
Как и все такси и таксисты на земле. И Синатра.
Юри сдвинул резинку моих трусов и накрыл ладонью головку, и я позорно спустил, жмурясь до белых точек. Блядь. Блядь, сука, Господи.
Сходили поужинать.
Зачем я так нажрался, а?
Не поймешь тебя, Никифоров, — пробормотал внутренний голос, пьяно заплетая языком. Лови дзен и не жалуйся.
Юри кончил в штаны, когда я сгреб его за задницу и вжал в себя, я успел только рот ртом поймать, зажать, прикусить губу, чтобы он не орал во все горло.
Не то чтобы я был против, я вообще теперь не знал, как мне жить, если я каждый день с ним общаюсь и слушаю этот голос. Но надо же хоть какие-то приличия соблюсти, да?
Юри трясся всем телом, повиснув на мне, я запоздало разжал пальцы, убрал с его затылка, глянул — и тут меня ужасом обдало нежданно-негаданно. Под ногтями была кровь, к ладони прилипло несколько темных волос.
— Юри, я тебя расцарапал, прости, я пьяный урод, прости меня…
Вот чего он так кричал, я же ему чуть скальп не снял. Господи, почему я такой?
— Юри?
Не молчи, мудак, всю душу ведь вынул мне.
Юри поднял покрасневшее лицо, у него была губа добела закушена и в глазах — батюшки, помоги мне, — слезы стояли.
Мне кажется, я мигом протрезвел, как тумблер повернули.
— Юри, что мне сделать?
Я думал, он скажет мне — утопись нахуй.
Юри улыбнулся дрожащими губами.
Обнял меня за голову.
Я дрогнул, слабея коленями, когда он нежно, легко-легко тронул меня носом за горло — под подбородком.
— Поехали в отель. Только у меня нет денег, чтобы с таксистом расплатиться, я не знаю, сколько мы уже намотали, я все в ресторане отдал…
Господи.
Я, кажется, влюбился.
Комментарий к 9.
Автор собирался держаться до победного конца, согласно канону, но в новогоднюю ночь обронил мозги. Поэтому - простите меня. Спасибо за то, что вы все со мной. Автор пропал у родителей в благословенных ебенях на все каникулы, выкладывает главу с допотопного телефона и вообще. Я вернусь и все вам всем скажу.
А пока - С Новым Годом, дорогие! Любви вам!
========== 10. ==========
Я ожидал проснуться один. Уверен был, что Юри уйдет осваивать новый каток без меня, будет избегать и отмалчиваться. Делать вид, что ничего не было — я бы подыграл, свое обещание забыть я тоже отлично помню.
Я вообще помнил все до боли хорошо.
До боли в буквальном смысле — голова разваливалась.
Юри упаковал меня на диване, стянул с меня одежду и сложил ее рядом, завернул меня в плед и обложил подушками, как маленького.
И сам в спальне закрылся.
Я посмотрел на запертую дверь. За ней было тихо. Юри наверняка ушел.
Утро нихрена не было мудренее вечера. Я не знал, что я скажу и сделаю, когда Юри вернется. Или когда я найду его в спорткомплексе. Или когда он будет убегать от меня по всем коридорам.
В животе поселилось распоганое чувство экзамена, жуткий такой тошнотный холодок.
Я чуть с дивана не рухнул, когда дверь открылась. Не та, на которую я смотрел.
— Доброе утро, сэр! Уборка в номере…
— Спасибо, не нужно, — раздалось откуда-то сзади, и я подпрыгнул.
Юри сидел в кресле за моим диваном, абсолютно тихо, я не заметил его, пока он не подал голос.
Девушка в форме отеля застыла в дверях. Юри поднялся и обошел диван. Остановился перед ней и наклонил голову. Девушка глянула на меня, приоткрыв рот. Потом очнулась:
— Я зайду вечером.
— Спасибо, — Юри бледно улыбнулся. Он кутался в банный халат с вышивкой отеля. Дверь закрылась. Юри повернулся ко мне. Выдержал паузу. Потом трагически свел брови и кинулся к дивану, сел на край, заглядывая в мое лицо:
— Как ты себя чувствуешь? — говорил он сиплым шепотом, видимо, щадя мою голову.
Что я мог сказать?
— Юри, — аккуратно заговорил я, — ты меня дотащил. Раздел. Не выкинул в ближайшую канаву. Спасибо тебе.
— Ты что, я бы не… — он осекся, а потом улыбнулся: — Виктор Никифоров на дороге не валяется.
Я пялился на него, пытаясь понять, что мне теперь думать и делать.
Лицо у Юри было невозмутимое и совершенно нечитаемое.
— Сколько времени? — хороший, нейтральный вопрос, Никифоров. Самое оно для неловких ситуаций. Юри вынул из кармана халата свой телефон.
— Восемь утра по местному. Я заказал завтрак в номер. Надеюсь, ты такое любишь…