Я слушал и обалдевал.
Плисецкий, Юрка, солнце мое златолобое, бедная ты моя краса русская, Господи.
Да ты же… я.
Блядь. Такой молодой, а уже я.
— А у тебя кацудон. На завтрак, обед и ужин. И нихуя больше. И как тебе, вкусно?
— Юр. Ты же совсем не о том думаешь, ты не на того злишься, я понимаю, я виноват, но ты-то не виноват ни в чем! И Юри тоже!
Юрка постоял, тяжело дыша, а потом как-то сдулся, съежился разом. Закрыл глаза.
— Да похуй мне уже. Ты вот правильно сказал — не о том я думаю. У меня Финал завтра, и я на этом Финале твою хрюшку перегну. Хотя он хороший чувак. Дебил только. Нашел, с кем…
Это был прогресс. Юри был «хороший чувак».
Только мне было совсем не радостно. Виктор Никифоров, король переговоров.
Юрка отвернулся и ушел.
Я сидел, смотрел вслед и надеялся, что он меня хоть чуть-чуть услышал.
А ты сам-то, Никифоров? Умеешь слышать?
Я поднялся. Юри, наверное, уже ищет.
Ногу дергало, и я постоял, прикрыв глаза. Потом показал ноге по-детски средний палец и заковылял к раздевалкам.
========== 15. ==========
Комментарий к 15.
Группа Кватро - Замок из дождя (В.Пресняков)
Но близко утро, и сейчас
Первый луч коснулся нас,
Разрушая волшебство
Откровенья твоего.
И уже издалека встречный
Смотрит свысока
И смеётся нам в глаза,
Как не верит в чудеса
Одинокий прохожий.
Мы купили три бутылки коллекционного вина, пять коробок шоколада, три свитера, новые джинсы, две рубашки, новый галстук — старый я собирался сжечь вместе с кошмарным костюмом, — и костюм для Юри.
Юри оказался человеком, который позволяет вертеть себя в примерочных любым образом, готов примерить сколько угодно много вариантов одежды, в которой вообще не нуждается, но при этом решительно не понимает, чем старый-добрый костюм за две тысячи йен, который и на выпускной, и на свадьбу, и на похороны один, принципиально отличается от охуенной классической тройки от Баленсиага.
— Если ты будешь выебываться, моя радость, мы пойдем покупать тебе трусы, — пробормотал я, глядя, как Юри придирчиво разглядывает свою задницу в новых брюках с видом «ну не знаю, я и в говнокостюме хорош».
Лучше всего Юри был голым, но делать этот факт достоянием общественности я не собирался. Юри, вообще-то уже сделал его таковым, но кто старое помянет…
— Ты опять ругаешься, — Юри остановился надо мной, съежившись в непривычно узком пиджаке.
— Нет, — я засмотрелся, костюм был отменный, я выбрал к нему черную рубашку, узкую, с пригнанными рукавами и стоячим воротничком, — я не ругаюсь. Я читал тебе стихи.
— Правда?
— Чистая правда.
В случае чего я мог просто познакомить его с матерной лирикой Маяка, и моя совесть была бы чиста.
Мы пообедали в рыбном ресторане, сфотографировались у дома Бальо, сходили во все места, где должен был побывать любой турист в Барселоне, и ни разу у меня не возникло ощущения, что я делаю что-то чужеродное, непривычное или странное. Мы потеряли один из пакетов, и мне было настолько хорошо, что я даже не помнил, что в нем. Юри же, верный себе, притащил меня обратно на торговую площадь и облазил все скамейки, где мог его оставить.
Я не знал, как объяснить ему, что все это мелочи. Только способ провести время так, чтобы оно не утекало, чтобы оставалось хоть что-то.
Забавное это ощущение, что меня лично просто не останется. Не знаю, что это было — Барселона, волшебная, внезапно гостеприимная, празднично-нарядная, шальная. Может, волнение перед Финалом — мой первый Финал в роли тренера. Может, волнение за Юри — он был так откровенно счастлив, что я боялся, что ему вот-вот станет плохо, что метка не дремлет.
Я бросил таблетку обезболивающего в его стакан в ресторане. Юри не заметил. Все шло по плану — кроме самого этого дня.
Начнем с того, что я любил ходить по магазинам, и, что важно, непременно в одиночестве. Чужие советы меня бесили, консультантов я мгновенно распугивал, а советовать что-то кому-то еще… нет уж.
Я бы не сделал исключения даже для Юри, но этот ебучий костюм… Я краснел за него все национальные.
Кроме того, я редко уделял время туристическим прогулкам во время соревнований. После Шурочки, которая показывала мне Нью-Йорк, Вашингтон, Лос-Анжелес и даже как-то завезла в Бостон, я не то чтобы был настолько ранен в одно место, чтобы презирать что-то подобное. Мне просто не стало хватать времени, я въебывался в катание, чтобы не въебаться больше ни во что и никогда.
Теперь было поздно думать об этом, ну или самое время — без лишнего фатализма, скорее, философский такой взгляд со стороны — вот он я, никуда не делся, иду весь в пакетах, обнимая Юри, и рук хватает на все — и на сумки, и на то, чтобы придерживать его за плечо, и на стаканчик глинтвейна, купленный с лотка. И даже не очень холодно, и пар изо рта романтичен, и я на все согласен уже, даже на то, что нас фотографируют незнакомые люди, и на то, что на нас оборачиваются, и на то, что Юри время от времени смотрит на меня странно, виновато — еще грузится из-за того пакета. И на то, что я так страшно, странно счастлив.
И будь что будет. Самая последняя, самая жуткая мысль, делающая все безвозвратным, окончательным.
Знаете, что я заметил? Стоит мне подумать — все, остановка Дно, Никифоров, конечная, как Юри подкидывает мне еще маршрут.
Мы шли под темнеющим небом, отряхивая друг с друга снег и улыбаясь без причины и смысла, когда Юри вдруг застыл, бормоча что-то под нос, а потом рванул к ювелирному.
Даже так.
Как скажешь.
Слишком хороший вечер. Слишком странный я. Слишком мы уже набоялись и наждались, окей, давай надышимся перед смертью, почему нет?
Да твою мать, Никифоров. Откуда это все, ты всегда был не подарок, да, ты вел себя как в жопу раненый мудак в плане доверия к людям и личным отношениям, но послать все, что у тебя есть, даже призрачную надежду найти своего Меченного, и заставить Юри сделать то же — а потом сомневаться?
Это уже совсем никуда не годится, дорогой мой. Вы же договорились.
«Будь моим тренером всегда» — «Будь моим всегда».
«Не уходи из фигурного катания» — «Не уходи».
Смотрел фильм «Трудности перевода»? Ну и молодец. Юри — одна большая трудность перевода, и ты не лучше, привыкай.
Юри составил пакеты у витрины и ткнулся носом в царство стекла, золота, платины, серебра и камней.
Я не носил украшений, и Юри был подавно не похож на того, кто может их носить. Юри глянул на меня совершенно счастливым взглядом:
— Я всегда хотел талисманы на удачу.
Я хотел сказать ему, что для этого вообще не обязательно тратить кучи денег в ювелирном магазине. Причин много — начиная с роскошной рождественской ярмарки снаружи с кучей хороших сувениров, и заканчивая тем, что я не верю в талисманы. Я верю в практику, в харизму, в мотивацию и особенно в демотивацию. Не в глупости вроде…
Юри выбрал кольца. Два кольца. Крупные, грубые, тяжелые, из золота высшей пробы.
Абсолютно одинаковые, решительно немодные.
Максимально уродливые.
В общем, обручальные.
Я молчал. Потому что велел себе молчать. Мне было то ли страшно, то ли интересно, как Юри будет выкручиваться.
Потом я молчал, увидев цифру в чеке. Юри недрогнувшей рукой положил на чек свою кредитку и ободряюще улыбнулся мне.
А потом этой же рукой расписался на чеке.
— Нет, сеньор, нет, — кассир мягко качнула головой, сложила свои аккуратные брови трагичным домиком. — Я выбью другой, нужна ваша европейская подпись.
— Ой, — Юри густо покраснел, — извините. Я по привычке. У меня ужасный почерк, вот я и расписался по-японски…
— Понимаю. Оставлю этот себе, как автограф, вот, — она оторвала от чека ту часть, где шла речь о цене вопроса и товарном наименовании, и выбросила в урну. Потом подвинула к Юри второй чек.