Как хорошо, что он тогда напился. Господи, как же хорошо.
— У меня остались фотографии! — контрольный выстрел был за Крисом. Пхичит завозился и вынул свой телефон:
— И у меня!
Трубки пошли по кругу. Юри сидел, спрятав лицо в ладони, мне безумно хотелось его обнять.
Выгнать всех и объяснить ему, что нет ничего плохого в танцах на шесте. Совершенно ничего плохого. Лучшее заключается в том, что этого больше не повторится.
Юри отнял руки от лица и глянул на меня. Я улыбался так ласково, как умел.
Все хорошо, Юри. Все ведь лучше некуда, ты что, не видишь, не чувствуешь?
— У вас кольца, — негромко произнес Крис. Но он выбрал потрясающий момент — микропаузу в общей вакханалии, так, чтобы его услышали даже повара на кухне.
— Нет.
— Да. Они парные, — я помахал рукой.
Мы были в либеральной Европе. У нас завтра Гран-При. Юри был… он был моим, у меня была его Метка, пошло оно все к черту, гори синим пламенем.
Юрка встретил мой взгляд и изобразил, как его тошнит в тарелку. Я поднял брови и посмотрел на Алтына.
Алтын улыбнулся мне. Мне никто не поверит, разумеется, но он улыбался, он дернул уголком рта. Большего и не нужно.
Пхичит вскочил на ноги и заорал на весь ресторан:
— Мой лучший друг женится!
Юри посмотрел на меня с ужасом.
Я взял его за руку.
Это слышал весь ресторан. Это видел весь ресторан. И если я не ошибаюсь в Крисе и Пхичите, это увидит вся Сеть в ближайшие несколько часов.
Я это не планировал, не надо так смотреть.
Но получилось интересно, правда?
— Поженимся мы, когда он выиграет золотую медаль.
Вообще-то, не когда, а если.
Нет. Когда.
Юри смотрел, как будто я его ударил.
Я чувствовал себя отмщенным. Я больше никуда не торопился, поганое ощущение близкого конца исчезло, осталась пустота, в которой медленно, но верно загорались звезды.
Я дождался.
Хоть и не ждал.
Я помню, как ненавидел его, я помню, как собирался сломать ему жизнь, я даже помню тот стыдный период «трахнуть и забыть», и судьба, Бог, что там это было — они все не могли обойтись со мной ироничнее.
Как сказал Яков — так тебе и надо.
Мне очень надо.
Очень.
При упоминании золотой медали все вспомнили, зачем мы в Барселоне. На золото, как на пионерский горн, прибежал и Джей-Джей с невестой, момент был безнадежно испорчен, но то, что было нужно, было в кармане.
Мы расплатились и разошлись, не прощаясь, в какой-то понимающей, общей тишине.
И пока я шел домой, я все пытался вспомнить, подстегнутый словами Юри, а был ли я сам когда-нибудь так спокоен и счастлив в компании фигуристов?
Не друзья. Не семья. Соперники.
Я видел, как Крис и Пхичит обнимаются на прощание. Как Отабек придерживает для Юрки дверь такси — тут я быстро отвел глаза. Заткнись, Никифоров, заткнись. Как Джей-Джей целует свою драгоценную Изабеллу в дверях ресторана. Как Мари и Минако фотографируются на фоне улицы — вид у них до сих пор был ошалевший.
Никифоров, это отличный кадр из фильма-катастрофы, правда? За три минуты до взрыва, — пропели в голове. Я обнял Юри за плечи.
— Иди ты нахуй.
— Что? — Юри испуганно глянул вверх. По итогам дня он уже побаивался открывать рот лишний раз. Я быстро тронул губами его висок:
— Ничего, Юри. Думал о завтрашней программе.
Кстати. О птичках.
Завтрашняя программа напрямую зависела от настроения и состояния Юри.
Я сам не был уверен, что успокоился.
Если я не был готов к откровениям — а кто к ним вообще готов? — то Юри подавно. Юри нельзя было думать на льду. Он всегда работал на ощущениях и впечатлениях, на голых эмоциях.
Ни одно решение не давалось мне так тяжело — как купить подарок и спрятать его на неделю.
Пару часов назад мне было наплевать на свою Метку.
Ничего бы не изменилось.
Я был уверен в Юри. Для него это не имело значения. Мы говорили об этом, правильно?
— Виктор?
— Да?
— Ты в порядке?
Юри стоял, устало прислонившись к стенке лифта, и смотрел на меня, сонно моргая. Он снял очки и тер глаза одной рукой. От мороза у него покраснели уши и нос.
На руке блестело кольцо.
— Я лучше, чем в порядке.
Я не врал.
Я был лучше, глубже, шире, страшнее, намного страшнее, чем банальное и стабильное «в порядке».
Я целовал его, на ощупь открывая дверь номера, и Юри ни слова не сказал о том, что в коридоре камеры, и могут пройти люди, и Мари-чан и Минако сенсей тоже… Не то чтобы у него была возможность что-то сказать.
Сумки упали на пол, Юри протестующе пискнул, он цеплялся за них весь день, как ребенок за долгожданные подарки.
Я прижимал его к двери, потом к стене у двери. Юри перестал пытаться заговорить, он только тяжело дышал и распутывал свой старый шарф дрожащими пальцами.
Мы поговорим завтра. Он откатает Эрос, я отведу его в кисс-н-тирз, и пока мы ждем результата, я дотронусь до его волос, поглажу по затылку, поцелую в висок — легко, мягко. Не так, как он любит — так, как я люблю. Привыкай, дорогой мой. Терпи.
Я чувствовал его дрожь, и у меня медленно и мучительно сладко сносило крышу. Юри стаскивал мое пальто, задирал свитер, терся щекой о грудь и живот.
Тянул меня за руку к кровати, мы путались в полуспущенных штанах, упали на постель, рискуя покалечиться. Я скользнул с кровати на пол.
Юри закричал, когда я взял его в рот, выгнулся, сгреб простыню в кулак.
Я открыл глаза. На безымянном поблескивало кольцо.
Я кончил, глядя на него, сдавив себя через трусы. Юри дернулся подо мной спустя пару минут — я был в ударе.
Он приподнялся и втащил меня к себе за свитер, который все еще был на мне.
Я даже не помню, как он раздел меня до конца, только как прохладное одеяло скользнуло по голой спине — приятно. Охуительно.
Я открыл глаза — Юри ходил по комнате, гасил свет, задергивал занавески, настраивал будильник — экран светил на его лицо, отражался в глазах.
Кольцо тускло блестело в полумраке.
========== 16. ==========
Комментарий к 16.
*Агутин, Добронравов - Тайна склеенных страниц
Не сценарий удивляет, а один отдельный взгляд.
Эти роли не читают, их играют наугад.
Эта маленькая тайна первозданной красоты
Существует неслучайно, хоть случайность — это ты.
— Виктор Никифоров мертв.
В спину прилетел увесистый пинок. Виктор Никифоров не среагировал только потому, что, возможно, действительно был мертв.
На язык просились пафосные штампы вроде «Да, прежний — точно мертв». Или — «наоборот, он, наконец-то, жив, Юра».
Я промолчал.
Во-первых, потому что хоронить себя не собирался. Этот Никифоров, которого так быстро приговорил Юрка, он был дорог. Я прожил с ним двадцать восемь лет, он ни разу меня не предал. Он смотрел на меня вместе с Юркой и держался, как утопающий, за разные маленькие соломинки.
Вроде таких — это ведь не кольца. Это «талисманы на удачу».
Это ведь не помолвка. Это просто обмен приятными фразами, в конце концов. Юри никогда в жизни не сказал тебе ничего в лоб, без обходных путей, кроме того раза на банкете. Пьяных людей легче воспринимать, они не умеют лукавить, тут все просто. Будь моим тренером.
Я ненавидел иногда свою работу, свою судьбу и катание, потому что даже самое лучшее, что случилось в моей жизни, было связано с катком, и отрывалось от него только с мясом и при колоссальном мысленном усилии.
Ага. Это не секс. Это разработка концепции Эроса.
И это не метка, а родинка. Конечно. И еще не факт, что на его затылке мое имя. Связь же не всегда двухсторонняя.
Я ушел из номера рано утром, чтобы погулять по берегу залива. Прожив в Хасецу с выздоравливающим Маккачином несколько дней, я приучил себя каждое утро бегать с ним по пляжу.
Теперь мне отчаянно недоставало собаки, наглых чаек, рыбака на набережной и темной линии деревьев по правую руку. Это неправда, что море везде одинаковое.