Он отпустил меня, и мы сделали параллельную дорожку, два кораблика, либелу, флип — я следил, чтобы он был достаточно далеко.
Я позволил себе катиться, как придется, бездумно, как на душу ляжет.
Юри на своей половине делал то же самое, и я задумался, стоит ли с ним вообще говорить о метках? Такое ощущение, что он и так знал. Он не отставал ни на секунду, он повторял все с ювелирной точностью.
Да ну, бред. Никто не читает мысли.
Юри отдыхал, обняв себя руками и подняв голову к потолку. Я следил за ним, скосив глаза, чувствуя, как намокает рубашка между лопаток, и как неудобно трут брюки, пошитые совсем не для катка.
Он повернул голову и посмотрел на меня. Оттолкнулся, уронив руки, медленно поехал ко мне, я поймал его за плечи вовремя, чтобы он меня не сшиб — скорость уже разошлась.
Юри был весь горячий, разогретый прокатом, лоб влажно блестел, волосы все еще были убраны назад, сцепленные остатками геля и лака.
Он поймал мое лицо ладонями, скользнул по шее, по плечам, огладил руки и задел кончики пальцев.
— В чем дело?
— Ни в чем, — Юри моргнул, включая дурочку, улыбнулся. — Все хорошо.
Ладно. Скажешь потом. Может, наши «потом» даже совпадут — да, я уже был избалован связью.
Какой там, я был ебанут, как человек, который очень долго себе что-то запрещал, а потом сорвался, мне мерещились доказательства в любой ерунде, когда мы смотрели друг на друга, когда мы, казалось, думали одинаково.
Или об одном и том же. Вот как сейчас.
Я качнулся — он поймал, притянул, поцеловал куда-то мимо рта, в щеку, в висок, обнимая за голову и ероша мои волосы.
Как шею свернуть хотел, ей-богу.
Тыкался в лоб, прижимался к шее, скользил губами по линии подбородка, на запчасти разбирал и каждую рассматривал.
— Юри, — я задохнулся от такого напора, — Юри.
Юри потянулся и поцеловал в губы, перехватил свое имя, почти укусил.
И опустил руку сразу, сдавил прямо через штаны. Я, кажется, вскрикнул в его рот — я не помню и не понял, так в голову дало все и сразу.
Юри осел на лед и потянул меня вниз, к себе, потом толкнул в плечи, обхватив рукой за затылок. Он хотел, чтобы я улегся на лед.
— Прямо так?
— Да, — Юри согласился, даже не покраснев. — Так.
Он был такой дурной, что я больше спорить не мог. Лед жег лопатки через потную рубашку, Юри придерживал мою голову, чтобы я не разбил, так же бережно, как грубо придавливал меня, терся всем телом, бедра к бедрам, коньки неуклюже сталкивались, цеплялись друг за друга.
— Юри, погоди, мы так покалечимся.
Это было что-то совсем запредельное, больное — он всерьез собрался на льду трахаться?
Проблема с Юри была в том, что он всегда говорил всерьез. Шутил он очень редко и внезапно настолько, что это скорее было исключение, подтверждающее правило.
Он задыхался, целуя меня, подбородок, шею, грудь под рубашкой. Скользнул носом по соску через ткань, и меня вдруг подбросило. Я все-таки приложился башкой.
— Юри, блядь!
— Подожди, — он появился в поле зрения, красный, с огромными шалыми глазами, — сейчас.
— Вернись, — я не дал ему опять куда-то деться, сгреб за волосы, чувствуя, что склаблюсь до ушей, когда он задышал чаще, выгнулся. Вот так лучше. Засранец.
Он сжигал меня, даже когда просто стоял надо мной на четвереньках, прогнув спину, замерев, когда я задрал на нем футболку и заскользил ладонями по груди и животу.
Лед меня бесил. Нельзя было двинуться нормально, нельзя было перевернуть его и уронить на спину, нихрена было нельзя.
Юри зашипел, прикусив губу, когда я царапнул его затылок, спустился пальцами по спине.
У него стоял, натягивая просторные тренировочные штаны, у меня тоже в глазах темнело — брюки на мне были узкие, пригнанные точно по бедрам. Издевательство.
Я уже сам никуда не хотел, я уже совсем не возражал. На льду? Пожалуйста, действительно, почему бы и нет, давай все измажем, давай уже не оставим ни тебе, ни мне ни местечка, куда можно сбежать, где можно не думать о нас с тобой. Очень умно, Юри. Сам придумал?
Юри дрожал, у него, наверное, устали колени и ладони онемели, которыми он в лед упирался, а еще он всхлипывал, когда я хватался за его шею и приподнимался, чтобы поцеловать.
— Ты же совсем поехавший, Юри, никакого терпения, чем тебе плоха койка?
— Не надо, — просипел Юри.
— Чего не надо?
— По-русски, — он глянул на меня так, что я чуть не дернулся бедрами вверх, и мне бы хватило, твою мать, чтобы кончить только от этого, — не надо… по-русски.
— А. Вот оно что. Да без проблем, как скажешь, — я заговорил прямо в его ухо, потом укусил, нарочно, побольнее, и забрал волосы на затылке в кулак.
Юри расстегивал мои штаны. У него тряслись руки — нет, он трясся весь, мелко-мелко, так заразно, так отчаянно.
— Подожди, — я это почти провыл. — Коньки надо снять.
— Черт с ними, потом, — Юри не стал стаскивать с меня штаны, спасибо ему, пожалел мою бедную задницу. Холода я уже не чувствовал в любом случае. Юри просто приспустил мои брюки, вытащив член, оттянул трусы поудобнее и насадился ртом, скользя языком широко и мокро.
Больной. На всю башку больной, где ж его носило столько лет, как же я так…
— Сними коньки, — я не удивлюсь, если прокусил губу к чертовой матери, так было хорошо. — Юри, сними с меня коньки, пожалуйста, сейчас…
И штаны, и носки, посмотри на мою ногу, потрогай, погладь, поцелуй, исцарапай, если хочешь, Господи…
Я спустил ему в горло, не закончив фразу. Докатился совсем.
Юри тяжело дышал, уткнувшись лбом в мой живот, и тихо-тихо ахал, когда я перебирал волосы на его затылке. Его перетряхивало даже от легкого касания.
Идиот бы уже догадался.
В самом деле.
Хотя… я столько времени идиотствовал со вкусом и профессионализмом героя мелодрамы, мне ли говорить.
— Юри, ты…
— Я все.
— А.
Я закрыл лицо руками — рампа высоко над головой выжигала глаза, ощущалась как направленный прожектор. Хороши мы были, наверное — расхристанные по льду, потные, в горизонтальной, так сказать, поддержке.
Не надо так думать. Не надо об этом думать.
Зачем ему вообще приспичило?
Он был такой же озабоченный, как и я, это я уже выяснил, но это мне обычно надо было здесь и сейчас, его кайф был, наоборот, в томлении, в ожидании. Ехать с ним в лифте или идти рядом уже было чем-то непристойным.
А тут… Без предупреждения, без намека, наотмашь. Завалил, самым натуральным образом. По ногам и рукам скрутил.
Он застегнул на мне штаны, приподнялся и поцеловал в сложенные на лице руки — в каждую костяшку. Тронул горячими губами кольцо.
— Сколько прошло времени?
— Не знаю. Но надо бы собираться.
— Да, — Юри обнял меня, лег сверху. — Точно.
Идти не хотелось. Шевелиться не хотелось.
Не знаю, сколько мы так лежали, чудо, что никто не вошел. Камеры были отключены — я убедился в этом, заказывая каток, местным ребятам было ничего для нас не жалко, даже безопасности, они любили катание намного больше тех, кто катался — мне никогда было не понять такого.
— Что ж ты делаешь, а?
Юри поднял голову, заглянул в мое лицо.
— Что?
— Ничего. Пойдем, правда пора, — я сел и, чтобы хоть как-то сделать то, что мы сделали только что, обоснованным, ляпнул: — Следующую программу можно открыть и закрыть лежа. Кто-то уже так делал, оно всегда выстреливает, а главное, ты представь, выходишь ты такой на лед и ложишься. Эффектно.
Юри сел на пятки, разглядывая меня. Погладил мое колено. Улыбнулся.
— Виктор, нам надо поговорить.
Ух ты, правда?
Неужели.
Скажи мне сейчас, что ты думаешь о том же, о чем и я, что ты тоже давно догадался, что ты где-то видел, как я погано расписываюсь, что не может тебя так крыть, если тебя трогает за нежное место кто попало…
— Да, — я погладил его щеку. — Это верно. Нам очень надо поговорить. Здесь?
— Нет, когда мы вернемся в отель.