Юри нервно засмеялся, но ничего не сказал.
— А потом увидел тебя. Решил, что должен поехать и поговорить. Ты катал «Будь ближе». Так, как надо. Как будто знал.
— Я просто очень люблю ее, — Юри тоже говорил хрипло.
В номере было душно. От моего халата воняло, он лежал у ног, я замотался в одеяло, и в нем было жарко.
— Не-а. Нет. Не просто, Юри. Я хотел сначала просто приехать и спросить, как ты это делаешь, и почему это заставляет меня чувствовать себя ущербным. Понимаешь, после моих пяти золотых медалей и твоего проигрыша в первом же сезоне, твое выступление особенно… жалило меня в жопу.
Юри снова засмеялся и закрыл лицо руками.
— Прости. Я не подумал…
— Слушай молча. Я понесся, бросив все, всегда считал спонтанные решения самыми правильными, планировал я только программы, жизнь же всегда должна быть импровизацией. И даже тренировки. Яков меня просто убить мечтал с младых лет еще.
Юри улыбался.
Смотрел на коробку с кольцами.
— А потом подумал — а почему бы и нет? Зачем ждать сезон, нога начала отваливаться прямо в самолете, и я послал все к чертовой матери, решил — не сам, так через тебя передам. Аривидерчи, сайонара, до свидания. И — здравствуйте, с вами тренер Никифоров, он не мертв, он теперь просто другие пирожки печет. Я все думал — если ты такое мог сделать с моей программой, которая ставила рекорды, что же ты мог на своих рельсах тогда?
— А я такой, — Юри сжал колени. — Не особо-то блеснул.
— Сначала — да. Я бы тоже напрягся, если бы ко мне понаехал какой-то русский извращенец.
— Я, — Юри облизал губы, вздохнул, — я решил, что так надо, что русские просто такие. Сначала испугался, а потом… потом привык. Мне… — он резко покраснел, — мне все нравилось. Так, что я сам себя боялся. Подумал — это, наверное, ну, для Эроса…
— Мог спокойно засудить меня за домогательства. Еще способ для меня уйти громко.
— Тебе не надо уходить, — Юри поднял голову и уставился прямо на меня. — Я уже сказал…
— А я еще не закончил, Юри, — я прямо видел, как он съеживается и уменьшается, он уронил голову и кивнул.
— Ты не потому раскачался, что привык ко мне. Ты раскачался потому, что Юрио приехал. Ты уже тогда решил не отпускать, бороться, если бы не Юрка, ты бы еще полгода сопли размазывал, и я бы уехал, в конечном счете.
Юри дернул головой, как будто хотел не согласиться, встретил мой взгляд — и молча кивнул. Поджал губы.
— Так что спасибо Юрио.
Юри улыбнулся под нос.
— А потом я… я влюбился, Юри. Сначала в то, как ты начал кататься. Потом в тебя.
Юри дернулся. Взгляд не поднял. Метка проснулась, полыхнула, затихла. Я прикрыл глаза, прогоняя головокружение.
— И решил, что буду тренировать тебя, сколько смогу. К счастью, ты в примерно это же время предложил то же самое — тренируй меня полностью. Решил, что остаюсь. Насовсем. И еще — что гори синим пламенем мой соулмэйт, потому что у меня есть ты. Я думал, тебе будет легче, у тебя метки-то нет.
Юри поднял руку и коснулся затылка. Задержал ладонь за плече, дрожаще вздохнул.
— И тут ты начал у меня в обмороки хлопаться. Почувствовал отрицание, наверное. Мне тогда врач в Китае объяснил, насчет меня. И я решил, что только у меня такой случай, а у тебя — просто обморок, совпало так.
— Меня тогда тоже спросили про метку, — Юри странно хихикнул, — а я ответил, что это слишком личное и не собирался это обсуждать.
— Долбоеб.
— Что?
— Я, впрочем, не лучше. Очевидное-невероятное. Блядь.
— Я хочу начать учить русский. В школе пытался, но времени не хватало. А теперь… я просто должен.
— А потом ты мне кольцо подарил, — я перебил его, но Юри, кажется, не возражал. — И это был контрольный в голову. Скажи мне, Юри, о чем ты думал в этот момент, если теперь говоришь, что привязывать меня и держать не хочешь?
Юри молча разглядывал стену, вызывая у меня уже привычное желание встряхнуть его за плечи.
Потом — тихо-тихо:
— Это сложно… словами. Я хотел кататься так, чтобы ты понял. И кольца… я, правда, в талисманы верю. И ты тоже сделал вид, что поверил, да? Но…
— Парные кольца на правом безымянном везде значат одно и то же, — у меня сорвался голос. Юри опустил голову, спрятался за упавшие волосы.
— Да.
— Какой же ты…
— Да.
— Какая же ты сволочь, Юри.
— Я… я знаю, — у Юри дрожал голос. — Как дети, которые на чужих машинах свои инициалы выцарапывают. Я не знал, чья на тебе метка, и…
— И захотел оставить свою.
Юри кивнул, не поднимая головы.
Я сжал руки между коленей — так они тряслись, меня колотило всего, я не знал, от чего больше — от злости или от упавшего, как бетонная плита, облегчения.
— Есть в «Том и Джерри» серия. Там дают этой сраной мыши задание высшей сложности, последний босс, если хочешь — коту на шею колокольчик повесить, как корове, чтобы он носил и не замечал… — я почти рычал. Юри закивал и пискнул:
— И мышка просто дарит ему этот колокольчик. В коробке с бантом. Я люблю «Тома и Джерри».
— Ты любишь себя.
А ты — нет? — внутренний голос плаксиво дрожал и звенел.
— Прости меня, — Юри сполз на пол и дотронулся до моего колена. — Прости. Я… я сделал плохое, я знаю, Виктор, я просто… я не знал, что мне делать, я знал, что тебе придется уйти, ты сказал — один сезон, и я не мог придумать достойной благодарности…
— И решил отдаться. Руку, сердце, жопу — за золото Гран-При.
— Нет, — Юри уже плакал по-настоящему. — Не за золото Гран-При, Виктор. За год, который ты со мной прожил.
— Я тебе гейша, блядь, что ли? Нет. Нет, я этот кот с колокольчиком. Сука, — я спрятал лицо в ладони. Юри уткнулся лбом в мое колено.
— Прости.
— За что? Ты сделал предложение — я его принял. Сам колокольчик надел.
— Прости, прости меня…
— Не извиняйся.
— Ты, — Юри погладил мое бедро. — Ты можешь меня ударить. Ты будешь прав.
— Нет. Мы оба друг друга наебываем с самого начала. Следовало ожидать, что кончится это все погано.
— Нет, — Юри заглядывал в мое лицо, делал большие глаза, — оно не кончилось! Еще нет, я…
— Уйдешь после Финала.
— Потому что так будет лучше. А ты вернешься…
— Еще один колокольчик. Только в виде медали, — я провел по его волосам, борясь с желанием дернуть. Чтобы он заорал. — Какая разница? И я повешу, Юри. Из твоих рук — все, что хочешь.
Юри убрал руки и медленно встал. Отвернулся. Я видел, как плечи поднимаются и опадают — вверх и вниз. Он задыхался.
— Это же не так. Это не так все, ты ведь тоже… ты думал о себе изначально, что бы я чувствовал, если бы влюбился один, если бы ты уехал потом и все?
— Именно это ты и предлагаешь, Юри. Ну, и что ты чувствуешь?
— Я поеду с тобой, куда скажешь. Виза делается месяц. Может, быстрее для спортсмена…
— Какого, блядь, спортсмена, Юри? Ты ведь уходишь. Будешь моим тренером? Пресс-секретарем? Пиар-менеджером? Вот это вообще отлично выйдет, о нас и так на каждом столбе пишут! Еще и рисовать начнут! В журналы позовут фотографироваться, чур, я сверху…
Юри качнулся, как будто собирался упасть.
А потом ударил. По щеке. Хлестко, сильно, по-бабьи.
Я не упал на кровать, потому что меня, наоборот, подбросило. Я дернулся к нему, ожидая, что он отшатнется, увернется, хотя бы, но он стоял, прямой, как столб, дожидался, кулаки, Господи, к лицу поднял.
Я знал, что бить нельзя. Юри Кацуки выйдет с посиневшей мордой, как жена алкоголика — русская водка, что ты натворила, — и стереотип сложится омерзительный, очаровательно просто. Русский мудак и его сломанная блядь на льду. Пресса вылетит в космос.
Но это лицо, трясущиеся губы, сведенные брови, чистая, черная ненависть — это было само по себе как пощечина, нет, как хороший апперкот — дыхание перехватило.