Между нами повисла тяжелая секунда, а потом Юри закатил глаза, блеснув белками, и упал.
Я рухнул рядом, зацепив ножку кровати плечом.
Ногу развалило до бедра, как бензопилой в ужасах, в висках застучало. Юри скреб ковер ногтями и таращил на меня белые от боли глаза.
Злость улеглась, остался ужас, раскаленно-белый, и веселая истерика за задворках сознания, которое потерять сейчас было бы просто идеально.
Идиоты. Какие же дебилы, а…
Юри подполз, хрипя, и ткнулся лбом в колено, цепляясь ледяными руками. Дернул ногу к себе, неуклюже лег виском на метку. Я согнулся и запустил руку в темные волосы, мокрые от пота, стараясь не замечать, как дрожат пальцы.
Отпускало медленно, как ленивые волны откатывают от берега, расчесывая песок и мусор, размазывая по пляжу гнилые водоросли.
— Прости меня, — Юри говорил шепотом. Я чувствовал, как на его виске судорожно долбит вена.
— Хватит извиняться. Оба молодцы. Я даже извиняться не собираюсь.
Юри гладил мою ногу кончиками пальцев.
— Я люблю тебя, — он вздыхал, мелко давясь воздухом, открывал и закрывал покрасневшие глаза.
— Ты, — я накрыл затылок ладонью, приглаживая волосы, — ты не передумаешь, да?
— Ты ведь тоже, — Юри улыбнулся и поцеловал метку, приподнявшись. — Тебе надо быть тренером.
— А тебе надо, чтобы я катался.
— Потому что тебе плохо без этого. Я вижу. Чувствую.
Тут он не врал, чувствовать — это прямо про нас. Вон как расчувствовались.
— Мне без тебя не лучше. Давай поговорим о том, как ты сам прекрасно катаешься…
— Нет, — Юри упрямо мотнул головой. — Мы поговорим о том, как я катаюсь, после того, как я выиграю Финал. Если я его выиграю.
Упрямый мудак. Нашелся же такой…
Я боялся думать, что лучше бы он не нашелся. Мы бы оба тогда жили спокойно и безболезненно. Может, и счастливо.
— Я докручу четверной сальхов. И в тулуп еще оборот добавлю.
Я закрыл глаза и засмеялся.
Что мне делать.
Для начала — душ, конечно, потом надо выйти на связь с внешним миром, пока нас не начали искать.
А потом… а потом я подумаю.
Я не слышал, когда Юри вернулся ночью. Слава Богу, я спал все-таки в кровати, а не под дверью.
Утром он разбудил меня, сонный, хмурый и спокойный. Кофе заказал. Себе — чай.
Было шесть утра.
До начала произвольной программы оставалось восемь часов.
Комментарий к 19.
Да, в эпиграфе “Вьюга” Лепса (опять-таки, я настаиваю), и да, я скатываю это все в русскую попсу. Грустить по-русски.
Автор просит прощения за перерыв в выкладках.
Я пересмотрела 12-ю серию, между короткой и произвольной - ровно день, в который ни Юри, ни Виктор не вышли на лед для открытых подготовок.
Собственно, этот пробел и натолкнул меня на мысли о том, куда у этих двоих мог проебаться весь день.
Собственно, именно что проебаться.
Я люблю вас. Терпите.
========== 20. ==========
Если ты слышишь,
Подними глаза в небеса,
Ты увидишь там меня.
План созрел к утру — простой, как пять рублей, детский и совершенно идиотский. На первый взгляд.
Я сказал Юри вчера, не обратив особого внимания, насколько это важно, — что Юри стал тренироваться изо всех сил, чтобы обойти Юрио.
И Крис сказал мне, что они вдвоем — совсем как мы с Крисом, система взаимных пинков и поддержек много лет тащила нас вверх. Я помнил, как рассматривал Криса как основного соперника, я подтачивал свои программы с расчетом на его слабости и недоработки, а он — с ориентиром на мои.
Юри ушел тренироваться ночью, несмотря на поганое самочувствие, и собирался добавить лишний квад в произвольную — потому что Юрка поставил новый рекорд.
Юри было нужно золото.
Хуй ему, а не золото.
Пусть выкручивается.
Оставалось попросить Плисецкого кататься лучше, чем уже. Благо, это было просто — Юрка был на пике формы, он горел и несся, как в зад ужаленный, в последнее время особенно — на него же смотрел Алтын.
Алтын вышел на третье по вчерашним итогам, я видел, как Юрка радуется, он захочет выиграть еще и поэтому.
Крис сказал:
«Только представь, что с одним из них будет, если другой уйдет». Я тогда еще подумал — какой бред, зачем уходить, полет-то нормальный?
Вот ведь.
Просьба могла быть очень глупой — если бы была обращена к кому-нибудь еще. Но не к Юрке.
На утренней открытой тренировке я выкатился на лед сам. В красно-белой российской форме.
Надо было видеть лица. Юри — ошалевше-растерянное: «Что, уже? Так быстро сдался, уже переоделся?»
Юрки — воинственное: «Во что ты вырядился, предатель?»
Криса — заинтересованное: «Ух ты, что за игра, возьми и меня тоже!»
Якова — каменное. «Совсем охуели, голубчики».
У Джей-Джея — забавное. Дерганное. Мой наряд для него — лишняя реклама русской сборной, которая вчера надрала зад всем Леруа сразу — наша Мила, как я читал, обошла канадку в произвольной, хоть и уступила прекрасной Криспино, а юниоры-парники выводка Соколовой — еще и пару, в которой была сестренка Джей-Джея.
У Пхичита и Алтына — одинаковые спокойные физиономии. Мол, старо, как мир, и умом Россию не понять, — но тебе идет, Никифоров.
А то я не знаю.
Я не хотел вызвать ревность — мне было бы противно от себя.
Я хотел… напугать, единственным проверенным способом — что ты станешь делать, если я вернусь к этим людям, туда, где вырос, туда, где любили, туда, где я стал таким, каким ты меня любишь? Как ты будешь себя чувствовать? Рассуждать-то всегда хорошо и красиво, и так самоотверженно, но вот разок увидеть, как это будет — еще и терапия.
Пока что Юри катался, кося на мою куртку лиловым глазом, с потешным таким остервенением.
Я тоже катался, ловил его за руки, разворачивал, тянул за ногу, показывая, как надо — он отлично знал, как надо, но, чем черт не шутит! — пусть, если это наш последний прогон как ученика и тренера, он меня запомнит. Я его запомню. Зафиксируем, застынем во времени.
Вообще, чувство обратного отсчета на моих собственных соревнованиях я обожал. Такое горячее, тугое, между сердцем и желудком, как будто водки тяпнул. Чувствуешь минуты и часы физически, и чем ближе, тем горячее комок в животе.
Теперь же я ощущал только чужеродный холод в груди — и как отвратительно потеют ладони. Ладно, хорошо, у тренеров по-другому все устроено. Если б Якову рассказать, похвастаться — ты гляди, какой я молодец, я же паровозик, который смог! Я безвозвратно в вашей гвардии, подвинься-ка.
Школа Никифорова.
А что.
Я бы вел Юри. Я был вел Юрку, если бы он захотел, что вряд ли, конечно: у них троих с Барановской и Фельцманом вытанцовывалась совершенно идиллическая картина, я даже завидовал. В Юркином возрасте я ощущал себя между молотом и наковальней, все время мечтал куда-нибудь деваться с их глаз и боялся брякнуть лишнего. Юрка же между ними… грелся. Заласканный и ухоженный — женское чутье и руки Лилии выходили из него самую настоящую статуэтку, бумажную балерину, тонкую, изящную. Напор Якова дал в обе руки этой балерине по кривому остро заточенному палашу. Только попробуй расслабиться — и пиздец.
Я бы выпестовал тройняшек Нишигори. Девочки катались, и неплохо, я видел, как Юко занимается с ними, в свои шесть все уже уверенно прыгали козлика, а Лутц — даже сальхов в половину оборота. Правда, я бы ноги вырвал тому, кто поставил ей переходы, но опять-таки, надо посмотреть — может, косяк, а может, из этого вырастет стиль. Аксель отчаянно косила под Юри — пыталась рисовать его дорожки. У Луп была страшная скорость, невероятная для ее маленького веса и коротких ножек.
Если за них возьмется Юри — тоже толк выйдет…
Нет. Не возьмется. Хера с два. Не дам.
Свободный выбор — это, конечно, замечательно, но не сегодня.