Юри там откатал и думает, что уйдет красиво. Наивный.
— Если ты там в меня ревешь, я тебе нос сломаю, — просипел Юрка на ухо, и меня затрясло от смеха.
Он вырвался и панически поправил волосы.
— Хера с два, — прошипел, — охуел совсем, свинина. Я ж ему сниться буду.
Я поправил на нем форму, отступил на два шага.
— Ни пуха, Юрка.
— Нахуй иди, — Юрка развернулся, махнув хвостом, ломанул дальше по коридору. Я уважительно засвистел — даже Лилия поймала настрой и молчала. Мне бы уже язык с мылом вымыли за такие обороты.
Юри стоял с прямой спиной, вцепившись в бортик так, что, казалось, сейчас пальцы захрустят. Или бортик.
Я помедлил, прежде чем подойти. Как там Юрка, было не так важно — я отлично слышал вой трибун и ор комментаторов на нескольких языках сразу. Угадать было легко.
Но вот лицо Юри — дело поинтереснее.
Внутри меня все улеглось, то ли снегом присыпало, то ли точно успокоилось.
Метку грело ровно, мягко, дышалось тоже легко. Что бы ни делалось в голове у Юри сейчас — мне бы оно понравилось.
Я коснулся спины, ладонью между лопаток, скользнул выше и зарылся пальцами в волосы.
Если смотреть спереди — мы просто стоим рядом и наблюдаем за выступлением Плисецкого.
Сзади — сзади нас орущие фанаты, которым сейчас хоть из пушки пали, не услышат.
Юри закрыл глаза и улыбнулся, потом снова открыл, уставился на каток.
— Он оступился, — сорванным шепотом. — Представляешь, на тройном тулупе, наверное, переволновался.
— Почему он волнуется, как думаешь?
Юри мелко задрожал, поджал губы.
— Потому что ему очень не понравилось, что я поставил мировой рекорд.
— Сколько бы ты дал ему на то, чтобы обойти твой?
— Месяц, — Юри повел плечом, едва заметно подался навстречу касанию. — Национальные в России ведь через месяц?
— Чемпионат России, — я поправил машинально. Юри криво ухмыльнулся:
— Жди. Юрио много не надо.
— Что же он будет делать потом?
— Бить свои же рекорды, — Юри наморщил лоб, когда я потянул за волосы. — Или это будешь делать ты.
— Солдат ребенка не обидит.
— Что?
— Я сказал, что ни я, ни Юрка не получим никакого удовольствия, соревнуясь друг с другом.
— Почему? — Юри остановил на мне поплывший взгляд. Я убрал руку на его плечо.
— Потому что ни он мне, ни я ему ничего плохого не сделал. Вы с ним — другое дело.
— Но Юрио же…
— Ты увел у него лучшего в мире тренера, — я смотрел теперь, как Юрка вычерчивает дорожку — злую и быструю, как и он сам. Никакой мягкости и плавности Юри — только рваная, злая красота.
— Ты не лучший в мире тренер.
— Скажи это ему.
— Хорошо. Что плохого он сделал мне?
— То же самое. Уводит лучшего в мире тренера, — я пожал плечами, стараясь говорить ровно. — Будет лицезреть меня на катке чаще, чем ты меня дома. Хотя, признаю, я должен был тебя утомить за этот год.
Мы помолчали. Потом я повернул голову. Юри разглядывал меня, приоткрыв рот.
— Чего ты пытаешься добиться?
— Я хочу, чтобы ты подумал хорошенько, Юри, — я поправил его волосы. — Мне пригодится нога в дальнейшей карьере, как думаешь?
Я развернулся и ушел, не глядя на табло с результатами, между лопаток жгло.
На экранах, висящих в коридоре, Юрку обнимал Алтын — крепко и очень уверено. Глаза у Юрки были красные.
— Так, — Яков сцепил руки в замок и снова откашлялся. Вид у него был крайне довольный, и оттого еще более суровый. Он всегда старался прятать вторичный восторг, хотя больше всех орал, хлопал и хлюпал носом в кисс-н-тирз всегда именно он. — Еще раз, я что-то плохо соображаю. Ты говоришь, что у тебя есть программа. Обе программы. Через час ты говоришь, что программ нет, но вернуться ты собираешься в любом случае.
— Совершенно верно, — я понимал, что выгляжу очень глупо, но соображал, кажется, еще хуже, чем Яков. — Если ты думаешь, что я порастерял навык родной речи за год, то ты зря так думаешь. И катаюсь я тоже все еще неплохо…
— Это я решать буду, — Яков потер лоб ручищей и глянул на меня из-под бровей. — А куда у тебя девались программы? Или ты приврал, чтобы я тебя не послал сразу?
— Нет. Они были, дядя Яша, но за час поменялась концепция.
— Даже так.
— Да, — он мог меня убить. Имел право. — Я их приберегу, конечно, как-нибудь на потом, но пока что песни не подходят.
И я надеялся, если честно, что никогда не подойдут.
— Песни, — я прямо видел, как внутри Якова медленно поднимается уровень пара. — Песни, блядь. Опять за старое, Никифоров?
— Да. Сначала музыка, потом каток. Но я тебе покажусь с ними, очень недурно…
— Врачу покажись, — Яков отмахнулся. — Знать не хочу. Придешь со всеми вместе, как положено, я тебя посмотрю на общей разминке, может, тебя в тираж пора давно.
Это было не обидно только потому, что Яков говорил это все не всерьез. Я отлично его знал. Пока надо было подыгрывать.
— Завтра меня посмотри, я на показательных катаюсь.
— Не развались.
— Не развалюсь.
— Я серьезно, Витя, — Яков подался вперед, — ты сам знаешь, неделю-то погулять уже плохо, а ты у нас год отдыхал…
— Отдыхал, — мне хотелось смеяться. Если бы я сейчас засмеялся, Яков бы меня скрутил и сдал, куда положено. — Отдыхал, это такая шутка.
— Не жалуйся, я тебя черт-те куда не гнал, — Яков был суров. Он был, конечно, прав.
— Суслик наш поедет, как жена декабриста, будете морально разлагать мне молодежь — взашей с катка выкину.
— Я тебя поэтому позвал, — я не боялся Якова. Я знал, что сейчас он будет орать, потом пошлет меня матом, потом будет еще две ступени переговоров, возможно, подключится Лилия и примажется Юрка, но в конце концов Яков сдастся. Скажет — хуй с вами, идиоты.
— Я буду тренировать его. В Питере. Он приедет, как только разберется с визой. Слетает к себе на национальные и куда там надо, но жить будет у меня. Выбьем ему абонемент?
Якова трясло.
— Ты в уме?
— Я очень стараюсь.
— Витя, ты больной у меня. Год. Год гулял, мы тебя не восстановим, если ты еще и тренерствовать будешь. Может, ты еще и на второе высшее заочно подашь, раз такая пьянка? И в хоккейную тебя запасным запишем…
Я ждал, пока это пройдет. Яков махнул руками, чуть не уронил свой давно остывший чай.
— Абонемент, блядь. Простой такой, ты смотри. Думаешь, легко тебе будет? Ты думаешь, сколько тебе лет?
Я молчал. Ждал. Сейчас будет самое главное. Тут Яков будет более чем прав.
— А о нем ты подумал? Может, вы еще поженитесь на радостях? Его сожрут в России, он языка не знает, ты хоть думай немного, Витя! Что ты ржешь? А сборная? Ты его под Питером на даче, что ли, будешь прятать?
Кстати, это мысль. На дачу надо его свозить. Юри понравится за городом. Пока снег не растаял.
— Ты же только говорил, что он уходит!
— Я был уверен, что он уйдет, — я не врал.
Я был уверен, что он уйдет.
Стоял на российском гимне на льду между Крисом и тренером Алтына, смотрел, как на груди Юри тускло блестит серебро. Ждал.
Ждал, пока отстанут с групповым фото. Ждал, пока Юри пережмет всем руки и переобнимается. Смотрел, как они Юркой быстро и нервно обнимают друг друга, чтобы, если что, сразу разнимать. Не случилось. Юри что-то сказал на ухо Юрке, и тот даже заулыбался, быстро, криво — но по-настоящему.
Ждал, пока Юри доковыляет до ложи на блокираторах.
Юри протянул медаль, как Маккачин мячик, глянул… виновато? Серьезно?
— Прости. Не золотая, но…
Прости. Прости — вообще не мое, Юри, ты должен знать.
Я вспомнил наш разговор перед его выходом на лед. Вспомнил зверское Юркино лицо, и мое на случайном кадре на большом экране — как будто у меня кто-то умер. Вот прямо только что.
— Не прощу, раз не золотая.
Юри замер. Он, в силу разницы в менталитете и языке, никогда не понимал, серьезен ли я, точно так же, как я всегда терялся, что он хочет сказать.