— Музыка все говорит за Джей-Джея, — я против воли улыбался. — За тебя говорю я.
— Оставь мне хоть что-нибудь, — Юри, судя по голосу, улыбался тоже.
Юри проснулся, как только я открыл дверь в номер, будить даже не пришлось. Он заспанно тер глаза, сидя на постели, на шее — шов от подушки, на щеке — блестки.
— Яков обещал помогать, — я сел на край кровати и вдруг понял, что нахожусь в этом своем костюме уже пять часов. — Посмотришь, какими бывают настоящие тренеры, начнешь меня любить и ценить в кои-то веки.
Юри сонно моргал. Глядя на него, хотелось тоже лечь спать.
Еще больше хотелось в душ, прихватив его же, долго и лениво мыться, обтекая.
«Может, ты еще детей захочешь?»
Нет, — я усмехнулся. Скорее, секс, обвешавшись всеми медалями. Для мотивации.
Юри зевнул и придвинулся ближе. Тяжело вздохнул.
— Я… со мной столько проблем.
— Это верно. Со мной не меньше, судя по всему.
— Нет, что ты… — Юри вскинул на меня глаза и вдруг покраснел. — Много. Очень много, Виктор.
Я торжествующе улыбнулся. Внутри обмирало и обмораживало.
Если вы думаете, что я был полон радужного предвкушения и надежд насчет предстоящей жизни, то вы очень ошибаетесь.
Я никогда не жил с кем-то.
Я никогда не жил с Алекс, ночевал, гостил, встречался в отелях — да. Не жил.
Я никогда не жил с Юри, пока был у его родни — это все еще была гостиница, курорт.
Я не привел в свою квартиру никого, кроме Маккачина, хотя мой дом всегда выглядел так, будто я жду — прибранный, вылизанный, чистый и готовый. Гоша говорил, что дело просто в моем предусмотрительном блядстве. Запасные щетки, тапочки, стратегическое хранилище чистого белья и презервативов. А подушка-то одна.
И через площадку — семья с тремя детишками. Гетеросексуальная и идейно правильная, без скелетов в шкафу, представьте себе. И бабулька — божий одуванчик.
Впрочем, какое мне дело, если я ждал и дождался.
Баба Света кое в чем не ошиблась — я прихорашивал, причесывал себя, свой дом, свою несуразную жизнь, чтобы было не стыдно показать своему Меченному при встрече.
Но все равно получилось стыдно. Влетел-то я на коне и в плаще, фигурально выражаясь, а спешился все равно на задницу.
— Виктор? — Юри подполз, перелезая через наваленные одеяла, заглянул в лицо. — Ты сердишься из-за медали?
Даже Юри мало напоминал человека, который может всерьез задать такой вопрос. Зато я очень даже был похож на того, кто может из-за серебра сердиться.
— Нет, — я не врал, я был так пьяно счастлив, что врать просто не мог, нес пургу прямо так, — что ты, душа моя, я горжусь тобой. Горжусь нами. Я просто думаю о том, что запустили мы показательные, да?
Мы брались за них в Хасецу, после работы над сезоном оставалось полно обрезков и обмылков, которые Юри слепил в полноценный прокат, легкий, танцевальный и ненапряжный. Проходной. Мне он нравился, Юри считал его халтурой и полагал, что лучше без него, но играть хотел по правилам. Возвращаться так возвращаться. Однако по забавному стечению обстоятельств, откатать показательную ему не пришлось ни разу.
— «Подмосковные вечера», — Юри потер руками лицо. — Я, вообще-то, шутил.
— Ты, вообще-то, не умеешь.
— Ладно, — покладисто отозвался Юри. Он сел ровнее и потянулся, майка задралась на животе. — Я должен прогнать ее пару раз. Для уверенности. Я не сомневаюсь, что она удастся.
— Конечно, легкотня.
Юри глянул на меня странно и кивнул.
— Могу я… могу я пойти с тобой?
Вообще-то, обычно я не спрашивал, а утверждал, на крайний случай — предлагал.
Юри, давай гулять.
Юри, давай туда квад.
Юри, давай вместе спать.
Но Юри… вытянулся, удобное слово, спасибо, Яков. Заставил с собой считаться, брови научился хмурить и зубы показывать. Я знал, как никто.
И, как никто другой, тащился от этого. Эту станцию я уже проезжал — смотрите, смотрите, что я нашел и отмыл от песка! — но я все не мог успокоиться.
— Ну, — Юри глянул в сторону, прищурился на часы, поискал безнадежно слепым взглядом свои очки, — я, вообще-то, хотел сделать тебе сюрприз.
— Как и я тебе. Но мне тоже надо прокатить свое хотя бы раз, на самом деле, потому что, пощади, я, вообще-то, ржавею.
Я ждал, что он возмутится, заступится за меня передо мной же, что ты, Витя, ты же идеален, ты не можешь заржаветь!
Но он кивнул, хмурясь, и опять зевнул.
— Хорошо. Посмотришь заодно, твой взгляд нужен. А я посмотрю на тебя.
А вот это всегда пожалуйста, Юри.
Смотри на меня.
Сколько получится.
Сколько сможем.
Юри выехал на лед, качаясь. Разминаться не стал, куда ему уже, и так денек был страшный.
— Не гони, ладно? Делай, как получается, не ломай спину и не рвись. Ты сегодня и так напрыгал…
— Виктор, — Юри потянулся, обнял себя за плечи, покрутился. — Тебе нужна помощь в разминке?
— Потяни меня, — я оробел от его голоса. Блядь, Юри, что с тобой?
Почему этот чертов барселонский каток превращает тебя в это стихийное неуправляемое нечто, танк без пилотов, убедительный, как парабеллум у лба? Почему мне нельзя о тебе заботиться, я же тренер, мне же разрешили, еб твою мать.
Как ребенок, Никифоров. Конфету не дали.
Я молча отъехал к борту.
Юри давил мягко, прогибал, гладя спину и бедра, цеплялся за плечи крепко, но бережно, и все время дышал в шею, держа провокационную такую дистанцию в пару сантиметров.
— Я всегда мечтал это сделать, — признался он. И сел, придавив в шпагат, мне на плечи. Я ухнул от тяжести, не то чтобы непривычной, но в комбинации со словами и его поведением — немножко шокирующей.
По спине прокатился холодок, врезал по крестцу.
Юри помог мне подняться и отъехал в сторону. Расстегнул кофту и бросил на ограждение, помахал руками. Глянул на меня, прищурился — очки уже где-то оставил.
— Ты первый?
— Нет, давай ты.
— Почему я?
Мне стало смешно.
— Потому что ты сегодня герой дня, я уступаю.
— А ты пятикратный чемпион, которого я все еще не заслуживаю.
— А ты…
— Виктор, — Юри улыбнулся — бросай оружие, руки за голову, Никифоров. — Ты старше.
Вот сука, а.
— А еще я умнее и опытнее. Давай, — я махнул рукой и вернулся к бортику. — Я старый человек, дай присесть.
Юри фыркнул и отвернулся. Потом вынул из кармана штанов телефон и стал рыться в нем.
— Я могу напеть, в принципе!
— Сомневаюсь, — Юри быстро глянул на меня. — Я бы мог, я знаю итальянский, но певец из меня…
— Медведь на ухо наступил, — я фыркнул. — Так в России говорят, если нет слуха.
— Слух есть, — Юри закусил губу и подъехал, протягивая телефон, — голоса нет. Меня из караоке не выгоняли только потому, что Нишигори выглядит, как охранник. Нажмешь «воспроизведение»?
Когда он задел мои пальцы, меня тряхнуло, как впервые. И это после всего-то… наверное, Юри волновался, в этом дело, и дрожь передалась, как по проводам.
Я опустил глаза. Файл «NO NAME». Конспиратор.
Юри вернулся в центр катка, под белую плюху рампы, туда, где он два дня назад завалил меня на лед… нет. Не думать. Не сегодня. Тогда был другой день, другая игра, другое кино, где Юри прощался — навсегда. Наихудшим образом из придуманных людьми — отлюбить напоследок, запомниться до смерти.
Он кивнул мне, и я нажал на кнопку.
Наверное, я должен был догадаться, за секунду до того, как коснулся экрана. Юри же сказал — сюрприз. Уверен, что справится. И по итальянски-то шпарит, ах ты, умница какой.
Я даже не музыку услышал сперва, угадал по движениям — Юри снова потянул мелодию за собой, опережая на долю мгновения, махнул рукой, позвал — можно, давай, играй. Как дирижер.
Он обнял воздух, скользнул ладонями по плечам, закрыл глаза, заламывая шею, тряхнул волосами — отчаяние и страсть, и голод, и поиск.