Нет. Тут маленечко другое.
Если Кацуки может высосать из этой пустышки что-то хорошее, то Плисецкий убьется, но затолкает в свою пустышку тоже хоть что-нибудь. Душу-не душу, он не знает, вдохновение — сложная поебень, про которую все говорят, но никто не видел. Оно либо да, либо нет.
И если для того, чтобы было всегда — да, как Виктор, надо быть такой сукой, кидать, врать, использовать и только брать — большого ума не надо.
Это не интересно. Интересно другое.
Улетел он рано. С Кацуки не перетер — откуда, братан, отсыпь, а? Где ты это взял? Как и нахуя?
Но зато Плисецкий теперь понимает, куда Виктор так ломанулся.
У него к поросеночку те же самые вопросы, что и у Плисецкого, по сути.
Плисецкий только разберется сам, старт есть, вот тебе, Юрочка, болванка, непричесанная, бестолковая дура, которая зато сияет, как все, что мэйд бай Никифоров. Франкенштейн. Костюм свистнули там, музыку сям, ручки-ножки пришили, дальше дело за тобой, теперь ты бей током, пока это чудо-юдо не шелохнется.
Плисецкий сидит в самолете, забравшись на кресло с ногами и завернувшись в плед с головой, и гоняет по кругу видео с «Агапэ».
В аэропорту его встречает Гоша. Яков делегировал. Вполне понятный намек — приползи только, говно малолетнее, растерзаю.
Плисецкий чувствует себя, как дома.
Даже Гошу обнимает.
Квартира Лилии не выглядит как жилище разведенной женщины. Наоборот, есть ощущение, что здесь всегда живут, как минимум, двое.
Плисецкий разглядывает стены, которых не видно из-за фотографий и грамот, газетных разворотов и плакатов. Дом любого спортсмена — его зал славы, и у балерин, выходит, так же.
Плисецкий стоит у стены, полностью посвященной Якову — от одного громадного окна до другого. Яков и его партнерши, Яков на пьедестале, Яков с олимпийской сборной в каком-то лохматом году. Сараево, Калгари, Лиллехаммер. Яков и Ягудин. Яков и Тарасова. Яков и Мила, Яков и Гоша, Яков и Виктор. Яков и Плисецкий с прошлогоднего Гран-При.
Яков давно ушел, а фотографии каждый год обновляются.
Хочется докопаться, хоть это и не его дело — вы больные оба два, да? Взрослые, умные, а тупые — опять та же песня.
Плисецкому стремно и стыдно, как будто он опять приперся, куда не звали, хоть и звали на этот раз.
Смотреть на стены жутко и грустно, как на покойника, и точно так же бодрит — ты-то живой, Юрка. Хватить ныть.
Да он вроде и не ноет.
Ему вообще насрать. На все, кроме этого сезона. Он готов на полу спать на коврике, если так будет надо.
Но Лилия укладывает его в отдельной комнате, маленькой гостевой рядом с кухней.
Яков спит на диване в гостиной.
Сама Лилия — в огромной спальне рядом с залом, который она зовет «студией». Яков говорит, почему-то шепотом, что у Лилии есть ученики, которые сюда приходят. Привилегированные, у Лилии балетный большой класс при Мариинке, сюда же можно не всем.
И в этой студии — ни одного фото, только бесконечные зеркальные стены, то что надо.
Плисецкий стоит у станка и с упоением думает о Кацуки Юри, у которого с детства была Минако и прекрасная балетная подготовка.
Ему кажется, что он ходил на разведку боем, и теперь добирает ресурсов, которых у него не хватало. У него талант, на который Кацуки ответил опытом. Ладно.
У них обоих программы Никифорова, свою Кацуки наполнил вдохновенным образом, Плисецкий тут пока лоханулся, но впереди еще больше полугода.
У них обоих теперь есть балетный класс.
У Кацуки — Никифоров. Отлично. Ну, а у Плисецкого есть тот, кто Никифорова сделал.
Плисецкий ведет ладонью по гладкому полированному брусу и улыбается себе в отражении.
Его дебильная программа, Агапэ, не подходит для войны. Но произвольную-то он еще не ставил.
И все остальное, зато, охуительно подходит.
Озверевший Яков, который имел долгий и тяжелый разговор с дедом Колей. Дед Коля, человек понимающий и самый добрый на свете, не понял и не оценил внезапный восточный тур внука и нашел того, кто должен был следить и не допустить.
Озверевшая Лилия, которая дозвонилась в школу и добилась разрешения на обучение на дому.
— У меня есть право на телефонный звонок, нет?
Лилия поднимает брови и подвигает ему чашку зеленого чая без сахара. Зато с мятой. Дрянь.
— Нет. Но за хорошее поведение можешь выйти условно-досрочно и на весенние каникулы съездить в Москву.
Мотя, предатель, тащится от новой жизни, жиреет, как школьник на каникулах у бабки в деревне. Трется обо все поверхности, льнет к жуткой Лилии, не чуя никакой опасности для своей жизни и яиц, если Лилия запалит, намазывается на Якова, млеет в огромных мозолистых ручищах.
Мотя оставляет всюду клочья шерсти, волосы на одежде и на обивке диванов. Лилия за это гнет Плисецкого так, что у него в глазах темнеет и в одно утро он впервые за много лет не может ходить и остается в кровати.
Яков и Лилия разговаривают на кухне спокойно и серьезно и даже не орут для разнообразия — как будто в доме покойный.
Плисецкий лежит в кровати и водит пальцами по животу, задрав футболку. Из-за тренировок он и думать забыл об этой херне, но в неожиданный внеплановый выходной — чем заняться? Мотя вылизывает свою задницу, заныривая в необъятную шерсть мордой, и Плисецкий занимается примерно тем же.
Он перебрал полно людей с нужной фамилией и именем в соцсетях, из-за идиотского оптимизма отделив сразу тех, кто примерно его возраста. Никому не хочется, чтобы твой Меченный был в три раза старше. Также не очень-то хочется, чтобы это был какой-нибудь придурок или урод.
Кто бы это ни был, наверное, у него тоже сейчас ноги отваливаются.
Хотя, может, и нет.
Может, страдает только Плисецкий.
Это обидно.
Ну, или нет. Какая разница, если тебе ни жарко, ни холодно? Тупая система не разряжает сильные ощущения, деля их на два, она их, блядь такая, на два умножает.
Какой мудозвон это придумал, интересно?
Яков уезжает в Юбилейный — у него еще Мила и Гоша, и у обоих готовы и короткая, и произвольная, пора бы прекращать пинать хуи, но его никто не гонит, не торопит, как это ни странно.
Плисецкий сам справляется — сроки жмут ему до зуда в жопе.
Он бы подорвался, если бы ноги не отказали.
Лилия входит в спальню с подносом, и Плисецкий едва успевает отдернуть футболку. Это так же стыдно, как и дрочить, если не хуже.
— Вы учите меня стучаться, прежде чем войти.
— И ты пока не очень-то хорошо учишься, да? — Лилия садится на край кровати. На подносе не чай с печеньками, там согревающая мазь и бинты. А он чего ждал?
— Мне нужна помощь, — Плисецкий говорит это с неохотой, но терпеть дальше не получается, у него ощущение, что он проигрывает каждую секунду, пока вот так вот лежит. — С моей программой.
— Я тебе помогаю, мальчик.
— Нет, — Плисецкий мотает головой, ловит взгляд Лилии и мотает сильнее: — То есть, да! Вы помогаете, спасибо, я рад, но мне нужен ваш совет. Вы же разбираетесь.
— Я разбираюсь во многом, Юра, — Лилия откидывает одеяло и бросает тюбик мази — прямо на живот. Не замечает косой рожи Плисецкого, ну или вид делает: — Что именно тебя интересует?
Плисецкий садится, морщась, и ищет в планшете видео «Эроса» — Юко скинула ему неделю назад. Лилия держит планшет бережно и смотрит молча, пока Плисецкий, помявшись, стягивает штаны и растирает ноги от пальцев до задницы.
Лилия кладет планшет на кровать и морщится:
— Это следовало делать стоя, мальчик, если тебе не хотелось отстирывать покрывало.