Дмитрий Миненков
Некролог
Пролог
– И что?
– Что?
– Я готов…
– Ну, раз готов, иди.
– А куда идти?
– Да куда хочешь.
– Это как?
– Очень просто. Встаёшь, задвигаешь за собой стул, уходишь и не задерживаешь очередь.
– Какую очередь? Я же здесь один? И как я выйду, если в этой комнате ни одной двери?!
– Так же как вошёл сюда.
– Я… Я не помню, как здесь оказался…
– Зато я помню. Как и большинство, очень посредственно.
– А есть выдающиеся случаи?
– Редко, но бывает всякое. Я смотрю, готовности в тебе поубавилось?
– Нет. Просто не каждый день разговариваю в таком месте.
– А вот я здесь каждый день. И разговаривать мне с тобой не о чем.
– Не о чем? Так зачем ты тогда здесь сидишь…
Реплики раздавались в такт мерным раскачиваниям тусклой лампочки, повешенной на длинном грязно-сером кабеле. Старый металлический плафон собирал лучи слабого света в широкий конус, который последовательно высвечивал буро-зелёную штукатурку стен, две сидящие на табуретах фигуры в длинных, до пола, балахонах с накинутыми капюшонами в тон здешнего интерьера и грубо сколоченный пустой деревянный стол между ними.
Слова продолжали множиться и петлять друг за другом, не в силах выстроиться в нужную комбинацию, и диалог всё дальше уходил от сути происходящего.
Блёклому свету так и не удавалось наткнуться хоть на какое-то подобие двери в стенах этой крохотной комнаты…
Интервью
– Привет, – говорит сонная жена рано встающему на работу мужу.
– Здравствуйте! – говорит заворожённый красотой восхода мальчишка, заметив курящего на смежном балконе соседа.
– Счастливого дня, – говорит задумчивый дворник вслед приветливым, спешащим на службу прохожим.
– Ещё полчасика, – говорит студент, упрашивая сквозь сон будильник.
– Черт бы побрал это утро… – говорит Антон, поднимаясь через силу с жёсткой постели.
Странно, но оказалось, что такой редкий индивид, как Антон, скорее ближе к студенту, чем к обычному человеку.
Давайте же узнаем поподробнее, как начинает он свой обычный (или не совсем?) день.
Следующий фрагмент является частью дневника, записанного Антоном по нашей просьбе специально для этого интервью (орфография и пунктуация автора полностью сохранены).
***
С уверенностью заявляю, что утро – самое поганое время суток, вне зависимости от того во сколько вы встали. Да-да, и не пытайтесь меня переубедить, счастливое утро бывает только в рекламных роликах.
Вечер, ночь, они расслаблены, полны надежд, покоя, граничащего с магией, ради них стоит претерпеть неисчерпаемую суматоху дня.
Но утро… оно бесцельно, бракованное звено, соединяющее в цепочки череду дней. Оно, как молния, пробивает покойный небосвод сна и начинает гнать тебя навстречу однотипной суете, в которой так просто растерять все драгоценные дары ночи: хоть чего-то да стоящие мысли, уверенность, планы. К концу дня ничего из этого у тебя уже нет, и ты, увлечённый ночной безмятежностью, снова отправляешься на поиски подлинных ценностей, надеясь, что теперь-то точно удастся их сохранить.
Но утро безжалостно.
Этой ночью, мне кажется, я почти смог понять, почему именно мне довелось оказаться в числе немногих, отправленных то ли в награду, то ли в наказание (я больше склоняюсь ко второму) обратно. Нерешительность, сомнения, страх – всё завязано на этом. Но усталость заставляет меня уступить, и несколько мыслей, записанных в полудрёме – то немногое, что удаётся спасти.
11.07
Перечитал вчерашнее – в момент написания оно казалось мне более значимым. Но зато теперь вы понимаете, с какими чувствами я встретил это утро (впрочем, как и любое другое).
Сегодня интервью (на которое я непонятно зачем согласился), наверное, поэтому ежеутренний ритуал разглядывания себя в зеркало я растянул на бессовестные полчаса. Случалось, что я объяснял себе бледность и худобу особенностями освещения в комнате и старостью кое-где совсем помутневшего и затёртого зеркала (до сих пор не могу понять, кому пришло в голову притащить такую громадину в маленькую избушку: может, низкая цена на барахолке не дала бывшим хозяевам пройти мимо этого потрепанного раритета). Тем не менее, на этот раз я был уверен, что выгляжу и вправду неважно.
Высокий, но безнадёжно сутулый, весь торс в длинных синюшных рубцах, руки и ноги, кажется, каким-то чудом приводятся в движение тощими тяжами слабых мышц под тонкой кожей. Лицо… это отдельная история.
Мне кажется, что моё лицо изображает застывшую навеки раннюю весну: из под грязно-белого покрова кожи тут и там пробиваются к свету разрозненные пучки жиденькой растительности, всклоченные жесткие волосы на голове продолжают редеть и напоминают нагромождение пустых ещё с осени веток, серо-зелёные лужицы глаз подсыхают на первом обманчивом солнышке.