Настоящий мэтр должен быть хитер, коварен, умен и предусмотрителен. Быть истинным мэтром — это, прежде всего, значит иметь определенный внутренний настрой. Некую гармонию духа, позволяющую с усмешкой встречать многочисленных врагов и уверенно избегать их нападок. Проворно уворачиваться от чужих ударов, уверенно бить в ответ, не стесняясь в средствах, вовремя уходить в тень и быть незаметным там, где это необходимо. А также демонстрировать всему миру свое личное мнение, не боясь, что его кто-нибудь оспорит.
Но эти дети… во что их превратили?
Я тяжело вздохнул.
— Прости, ребенок. Не хотел никого напугать. И воевать с вами я, конечно же, не буду. В этом мире осталось слишком мало «темных» талантов, чтобы сокращать ваше, и без того бедное поголовье.
Верен растерянно замер, когда я виновато развел руками и отвернулся, а затем поперхнулся и даже закашлялся, стоило мне отойти на пару шагов.
— Ты ш-што твориш-шь?! — злобно прошипел Нич, склонившись над самым моим ухом. — З-забыл, что ты не один?! Хочеш-шь, чтобы нас тут на пару накрыли?!
Я спохватился, запоздало вспомнив, что у меня на шее недовольно сопит гигантский таракан, но когда обернулся, было уже поздно — на лицах детей красовалось такое неописуемое выражение, что не нужно было никто спрашивать, чтобы понять — Нича скрывать больше не удастся. А когда обозлившийся из-за этого «фамилиар» вцепился в мою шею и с яростным урчанием принялся мстить за раскрытие своего инкогнито, дружно попятились, напрочь позабыв про еду и не отрывая расширенных глаз от колыхающихся у меня на головой длинных тараканьих усов.
Правда, ни одного истеричного вопля, как накануне, я, к собственной радости, не услышал — мальчики оказались гораздо сдержаннее «светлых», а единственная девочка лишь выразительно поморщилась, но даже не подумала завизжать. И не кинулась наутек, когда яростно сопящий таракан вскарабкался на мой затылок и свысока оглядел вытаращившихся на него детей.
Кажется, с ними еще не все потеряно?
— Ч-что это? — первым вернул себе голос Верен, настороженно изучая моего учителя.
Я ожесточенно почесал шею, на которой осталось несколько глубоких, слегка кровоточащих отметин от чужих зубов, и пробормотал:
— Как ты правильно задал вопрос — со слова «что»… знакомьтесь: это — мой любимый фамилиар по имени Нич…
Сверху раздалось тихое гневное шипение, но удивленно переглянувшиеся дети, к счастью для себя, не услышали.
— Таракан?! — растерянно переспросила девочка, с любопытством изучая раздувшегося от возмущения учителя.
— Тараканочка, — с гадкой усмешкой поправил ее я, за что получил новый укус в темя. И тут же мстительно добавил: — Симпатичная такая, милая, но уже в преклонном возрасте и поэтому несколько раздражительная.
Нич завибрировал от злости, но голоса подать не посмел.
— А почему она такая большая? — снова спросила девочка, осторожно выступив вперед.
— Каши много ела. Прожорливая, как саранча.
По моему темени с силой стукнули тощей лапой.
— И усы у нее длиннющие… — зачарованно отметила «темная», сделав еще один шажок навстречу.
— Это от вредности, — доверительно сообщил я, едва сдержавшись, чтобы не почесать зудящую башку, и тут же получил по ней в третий раз. — И от избытка ума. Знаете, чем больше умничаешь, тем длиннее кажутся усы.
Дети посмотрели на расправившего крылья Нича, уже готового лопнуть от злости, и дружно отступили на шаг назад. Все, кроме неожиданно заинтересовавшейся девочки.
— Правда?
— Ага. А она, судя по всему, у меня ОЧЕНЬ умная.
Нич угрожающе заворчал.
— А еще ядовитая и умеет метко плеваться, — злорадно добавил я, поднимая руку, и, прежде чем он успел клюнуть меня по темечку, сцарапал его за туловище. После чего безжалостно сдернул с насиженного места, пожертвовав ради этого целым клоком рыжих волос, и, брезгливо держа двумя пальцами, продемонстрировал детишкам. — Вот она, негодница… правда, красивая?
— Еще какая, — вдруг восхищенно протянула «темная» и робко на меня посмотрела. — А можно ее подержать?
Я чуть было не воскликнул, что отдам с радостью и на весь остаток жизни, но заметил, как недобро сверкнули у Нича глаза, и с сожалением вздохнул.
— Нет. Она у меня очень нежная и хрупкая. А еще ужасно обидчивая. Если я ее отдам, потом до конца своих дней помнить будет и непременно отомстит при первом удобном случае.
— Жаль, — вздохнула девочка, с сожалением убирая руки за спину. — Потому что она и правда красивая.
— Слышишь? — с преувеличенным вниманием я поднял руку с тараканом повыше и строго на него посмотрел. — А ты все: уродина, уродина…