– Спасибо, минсир. А то я и забыла уже…
– Ты не только про это забыла…
– А про что еще?
– Ты про Мея спросить забыла.
– Мей? А, что с Мейем?
– С ним все нормально. Он жив-здоров. Ну, в определенном смысле, конечно… — Странник хмыкнул. — В общем, цел он, ведь у котов, действительно, — девять жизней. Не знаю, правда, зачем…
У Осси даже слезы на глаза навернулись, а когда проморгалась да просморкалась, Странника больше не было.
А вскоре где-то далеко зазвонил колокол. Густой бронзовый звук его раздавался все чаще. К первому колоколу вскоре примкнул второй, затем третий, и звон поплыл над землей, по холмам и низинам, над лесами и озерами, достигая Ступеней, и проникая во все уголки мира и в самые дальние уголки сердца.
– Он ушел, прошептала Осси. — Ушел…
А потом ушли они. Скучно и буднично. Без колокольного звона и долгих проводов. Да и некому провожать-то было. Светлый Предел стоял пустым, и было в нем теперь почему-то очень неуютно.
Хилависта побродил немного по холодным комнатам, переходя из одного зала в другой, и придирчиво рассматривая встречающиеся ему зеркала. Наконец, у пятого или шестого он остановился и буркнул, что «это сгодится», после чего замер, уставившись в зеркальную глубину.
Леди Кай стояла рядом и, хоть и внимательно смотрела, но момент, когда перспектива в зеркале начала искажаться и поплыла, все равно пропустила. А потом ее потянуло туда — в мерцающую глубину, и сила эта нарастала с каждым ударом сердца, становясь практически неодолимой. Самым краем глаза она заметила, что хилависты рядом больше нет, хотя в зеркале он присутствовал, в сильно, правда, искаженном и вытянутом виде.
И в этот самый миг все поменялось — изображения в зеркале стали вдруг четкими и до невозможности реальными, а комната обрела черты небрежно выполненной гравюры. Да не гравюры, даже, а, так, — неумелого наброска. Да и тот уже таял, словно сон…
Пропадали колонны, поддерживающие высокий расписанный изумительными картинами потолок, таяли убранные плотными шторами окна. Лестницы, картины, скульптуры — все это растворялось в небытии, словно и не было никогда. Подернулось рябью и рассыпалось ее отражение, оставив после себя размытый контур, прозрачными становились стены, террасы и балконы, растворяясь в молочном рассеянном свете словно в тумане, а потом исчезло и все остальное, поглощенное мутной расплывчатой пустотой.
И вдруг все изменилось.
Вроде только что окружало ее призрачное марево, и вот уже она стоит на белом ковре, перед заставленным красивыми цветными бутылками столиком, напротив нее потрескивает сухими поленьями разгорающийся камин, а рядом уютно устроившись в своем огромном и любимом кресле восседает ее работодатель коронный вампир, член Радужной Ложи, граф Эрш Раффара Керт Абатемаро. Во плоти и наяву, так сказать.
А подле него, как собака у ног хозяина, уже укладывался хилависта, бурча что-то то ли от удовольствия, то ли просто по давно укоренившейся привычке.
Они вернулись.
– Ну, молодец, молодец, — продолжал причитать Абатемаро. — Ты, действительно лучшая, душа моя. Действительно… Это ж надо — красота-то какая. Ты посмотри… А силищи-то в нем сколько… Ты чувствуешь?
Осси пожала плечами.
– Не знаю. Не особо, если честно.
– Это ты по молодости, душа моя. По молодости и по неопытности… А я, вот, прямо чувствую как из него прет… — Абатемаро перевернул обломок и принялся за изучение обратной его стороны. Только, что в лупу набалдашник свой не рассматривал. — Великолепно… Просто потрясающе… Я ваш должник, душа моя!
– Хорошо, — вздохнула Осси. — Я буду иметь в виду…
– Имейте, дорогая моя, имейте. Вы даже себе представить не можете, как вы мне угодили.
– Я постараюсь, — выдавила из себя леди Кай. — Постараюсь представить. А пока… Нельзя ли мне отдохнуть? Прошу простить, минсир, но, я очень устала.
– Вот именно, — скрипнул хилависта. — Давайте мы уже лучше пойдем, чтобы вам тут не мешать ерундой своей любоваться, а то поесть-то — мы поели, а, вот, вместо поспать — через пять зеркал сюда перлись…
– Конечно, мои дорогие, конечно. О чем речь, — засуетился Абатемаро. Даже обломок свой из рук на время выпустил, пристроив его на столе между бутылок. Правда поправил раза два, чтобы не свалился и разбился, не ровен день. — Простите меня старика. Так увлекся, что и забыл уже обо всем на свете. А вам, конечно, отдохнуть надобно… Сейчас мы узы снимем и пойдете себе…