Еще не затихло шарахающееся от склепа к склепу эхо первого вопля, как крик, перетекающий в разрывающий небо и раскалывающий земную твердь рев, повторился. Вот только на этот раз это была уже не просто разминка мертвых ссохшихся легких, опаленных свежим воздухом жизни, а выплеснутая наружу боль.
Шарахнулись по углам всполошенные тени, с легким почти неслышным треском сплели на мраморе сложную паутину тысячи мелких трещин, и с шорохом стекла на землю каменная крошка, отсчитывая оставшиеся мгновения жизни, а смертный рев все не прекращался, заполняя собой все без остатка, и забираясь в самые удаленные закутки кладбища и самые потаенные уголки сердца. И было в нем бескрайнее, безнадежное отчаяние и обещание скорой и мучительной смерти всему, что встанет на пути нарождающейся погибели или просто окажется рядом.
А Осси была рядом.
Совсем рядом.
В непосредственной, можно сказать, близости — почти что роды принимала.
Вот только мертворожденная тварь эта противна была самой жизни, а потому чтобы защитить себя и уцелеть надо было подняться и встать на ее пути. Встать и опрокинуть исчадие обратно в пределы, где нет ни жизни ни времени. Где царит пустота и холодная покойная тишина. Где твари той было самое место.
И выхода другого не было, ибо не скрыться не убежать Осси уже не могла, да по чести — и не хотела. И раз уж так вышло…
Выпрыгнув далеко в сторону, Осси выкатилась из-за обломков надгробия и тут же, не целясь и в кувырке, плеснула в сторону девшалара с двух посохов. Черная смерть Лерда и золотой ветер Тифетта, сплетаясь тугим бичом устремились к мутному сгустку в центре площади и хлестнули по поднимающейся с колен исполинской фигуре. Клубящийся рой мертвых частиц, вырванных с другой стороны Вуали, и слепящий солнечный смерч, заставляющий вскипать промозглый блеклый воздух Аулы, ударили по распрямляющемуся девшалару, стремясь слиться с восстающей нежизнью и упокоиться. Ударили и… бессильно стекли наземь, истаивая словно капли росы под лучами жаркого солнца.
Смерть вновь рожденная оказалась сильнее смерти одолженной взаймы у вечности. Она просто впитала ее, выпив всю без остатка и досуха. И будто только раззадорившись от этой жалкой и смешной попытки упокоения девшалар вновь наполнил свои рваные легкие и выплеснул в светлый мир еще одну порцию рева.
По земле с хрустом раскалывая плиты пробежала широкая трещина — здоровый кусок небесного острова вот-вот грозил оторваться и отправиться в автономное плавание, уносясь в неведомы дали, и унося с собой леди Кай.
Унося от восставшего девшалара — и это было, в общем-то, не так уж плохо, но что значительно хуже — и от хилависты, и от портала, оставшегося где-то там на пределах Аулы. А этого допустить было никак нельзя.
Осси снова бросила свое тело в прыжок. На этот раз обратно — под слабую и ненадежную защиту гробницы. И во время…
Медленно и беззвучно, как во сне, расширяющаяся все больше трещина доползла наконец до самого края, и полплощади, пару раз качнувшись, отправилось в неспешное плавание по волнам собственной воли, постепенно и понемногу проваливаясь куда-то вниз…
А девшалар уже полостью восстал и был готов не только раздавить назойливую букашку тыкающую в его сторону жалким прутиком посоха, но и пожрать полмира. И не из злобы и ненависти ко всему живому, а просто так — от скуки и из интереса.
Мутная и неясная до того фигура в центре обломанной площади пришла в движение. Она дрожала, клубилась, извивалась жирными гигантскими червями, а потом мельтешение это стихло, по нему прошла рябь, где-то в самом центре началось бурление, и остатки тумана стекли наземь, явив миру и леди Кай нежить во всей ее красе.
Глава девятая
Пол был холодным и мокрым, и сидеть на нем совсем не хотелось. Правда, и встать никак не моглось. Такое, вот, имело место диалектическое противоречие…
Впрочем, мокрым тут было все — не только пол. Вода текла по стенам, сложенным из огромных покрытых плесенью каменных блоков, и капала с потолка, собираясь в большие темные лужи. Одна из них уже потихонечку подбиралась к леди Кай, печально притулившейся у стены. Закусив от боли губу, она отрешенно наблюдала за хилавистой старательно плюющим в колодец посреди этой маленькой комнатушки, больше похожей на тесный, давно позаброшенный склеп. Да, и колодец, в общем-то, был ей подстать — дырка в полу с ладонь величиной из которой вполне ощутимо тянуло холодом и какой-то мерзостью. Какой именно — Осси не понимала.
– Глубину хочу померить, — сообщил хилависта, перехватив ее взгляд, и истолковав его, как проявление естественного в такой ситуации любопытства. — А то дна, похоже, тут вообще нет, — он пошлепал губами и продолжил прерванное занятие с еще большим усердием и прилежанием.
Вскоре, впрочем, это ему надоело, и он пополз вдоль стены, с интересом изучая потемневшую от времени и сырости кладку и сложный рисунок подтеков. Однако и это его развлечение быстро закончилось ввиду невероятно малых размеров помещения. Глубоко вздохнув, хилависта посмотрел по сторонам, но не найдя больше ничего примечательного, направился к рюкзаку.
А лужа все наступала.
Поелозив немного на гладкой плите, и охнув от жуткой, пронзившей все тело боли, Осси чуть сдвинулась в сторону и подтянула за собой рюкзак, отсрочив тем самым встречу скудного своего имущества с надвигающейся водой. Впрочем, ее собственного положения это нисколько не улучшило, потому что от воды, капающей с низкого, нависшего над самой головой потолка, спрятаться было решительно невозможно.
Капало отовсюду. Нудно и монотонно. Через неравные промежутки времени, и это нервировало до невозможности. Капли были то мелкие, как бледный жемчуг за которым ныряют на спор портовые мальчишки, то крупные как перезревший осенний виноград. Они молотили по голове, по плечам, вдребезги разбивались о каменные плиты, с тихим шипением испарялись в дрожащем пламени неимоверно чадящего факела, и падали, падали, падали…
Звук непрекращающейся капели тоже особо не умиротворял, а вместе с то и дело затекающей за шиворот холодной водой, это все больше напоминало дождь, а дождь леди Кай теперь не любила ни чуть не меньше хилависты. А может даже и больше.
Хилависту, впрочем, эти новообретенные тяготы ничуть, похоже, не смущали и не нервировали, ибо он, закончив тщательное изучение окружающего пространства, был настолько поглощен методичным и основательным уничтожением остатков их скудного провианта, что, казалось, ничего вообще вокруг себя не замечает.
Хотя, это только так казалось.
– Он мертв, — не переставая жевать, что называется — между делом, сообщил Ташур. — И, похоже, давно уже.
– Мертв? — Равнодушно повторила Осси и покосилась в угол, где скрючилась груда грязного тряпья когда-то служившая старшему смотрителю Аулы одеянием.
Одеяние это, наверное, было когда-то довольно дорогим, хотя теперь в это верилось с трудом. Как, впрочем, и в то, что внутри этой искромсанной и перепачканной кровью кучи скрывался человек.
Впрочем, если верить хилависте, — это был уже не человек, а давно остывший труп. Несчастный изжеванный труп бедолаги, валяющийся в рваных лохмотьях где-то на самом краю небес, слишком далеко от дома.
– Может, ты его это… того?.. — Хилависта закашлялся, расплевывая вокруг огромные куски кровяной колбасы. — Фу, ты дрянь… Надо же, сколько зазря пропало… — он с грустью осмотрел полупережеванные ошметки, утонувшие в луже, дернулся было, но потом, покосившись на Осси, замер и подбирать не стал. Настроения ему это, однако, отнюдь не прибавило.
– Так что? — Повторил он.
– Что? — Скрипнула зубами Осси. — Чего тебе надо? Видишь, что со мной?.. — Она кивнула на ногу: сквозь разодранный и бурый от спекшейся крови комбинезон виднелась жуткая рана с рваными краями, из которой острыми зазубринами торчала сломанная кость, — И так сил терпеть нет, еще ты привязался.
– Я не привязался, — насупился Ташур. — Больно оно мне надо — привязываться. Я за дело радею. И за твою нерушимую целостность между прочим.
– За целостность? — Казалось в таком выжатом ее состоянии, уже ничто удивить не могло; вот, только что отметившаяся рядом смерть, — и то не удивила… А, вот, идишь ты, Ташуру удалось. — А причем тут моя целостность?