Мерзкая старуха вцепилась в Осси своими скрюченными, сведенными судорогой пальцами и притянула к себе. Ее зловонное, ледяное дыхание ударило по ноздрям, и Осси едва не вывернуло от нестерпимого отвращения. И в этот же самый момент эта неведомая сущность, добравшаяся наконец до нее, взорвалась миллионом мелких дымных струй. Извиваясь подобно только что народившимся тик-палонгам [75], они зависли на мгновение в воздухе, а потом голодным роем накинулись на Осси, вкручиваясь прямо сквозь одежду и кожу, и легко проникая в тело.
Осси чувствовала, как вливается в нее лютая зимняя стужа, разбавленная жаром раскаленной пустыни и чем-то еще, чему нет в ее языке ни названия, ни определения…
Она умирала и возрождалась.
Снова и снова пересекала она ту черту, за которой обычно нет ни памяти, ни возврата. Вот только граница эта стала теперь проницаема для нее в обе стороны, и она, не задерживаясь нигде подолгу, вновь и вновь возвращалась назад…
Она наполнялась неведомой мистической силой. Незримой, но подлинной своей сущностью, с которой была разделена все эти долгие годы. А сила эта продолжала заполнять ее, захватывая власть над телом, подчиняя и перерождая сознание. Что-то темное и древнее сражалось с ней самой за обладание ее плотью, душой и сознанием. И не было у леди Кай больше ни сил, ни желания противостоять этому доводящему до безумия натиску. Она уступала…
Она ощущала себя вместилищем двух немного схожих, но все ж таки совершенно чуждых друг другу сущностей, которые сливались воедино, перерождаясь в нечто новое и целостное, приходя к равновесию, поначалу весьма неустойчивому, но с каждым новым ударом сердца все более обретающему состояние предвечного положения вещей…
Она испытывала мучительную и, в то же время, сладостную внутреннюю трансформацию, будучи не в силах противиться неодолимой притягательности своей темной половины. И пытаясь избежать окончательного уничтожения она уступила…
Мир померк. Схлопнулся до размеров маленькой черной точки. А потом и вовсе пропал…
От плит вполне ощутимо тянуло холодом, а въевшийся в них за долгие годы запах плесени щекотал ноздри. Приятного в этом было мало, и Осси чихнула.
«Будь здорова, — хохотнул в голове до боли знакомый голос. — Я, кажется, что-то интересное пропустила?»
– Хода? — Это было хорошее известие, и Осси открыла глаза.
Мир был странен и непривычен.
Во-первых, он зачем-то лежал на боку. А, во-вторых… Осси чихнула еще раз.
Во-вторых, он был как-то очень странно раскрашен. Не в том, смысле, что красное стало желтым, белое черным. Нет. Как все было, так и осталось: пол на котором лежала леди Кай был грязно серым, а стены выложены бурыми в подтеках кирпичами… То есть, все, как оно и должно быть. И в то же время… Все стало ярче. Цвета стали насыщенными, а тени густыми. Пламя все еще чадящего факела плясало восхитительным цветком, а лужа прямо перед глазами соперничала красотой с океаном. И, похоже, что такой же глубокой была…
И еще запахи… Осси различала сотни… Нет. Скорее даже тысячи запахов. Каждый по отдельности и все их возможные комбинации…
Запах мокрого камня смешивался с ароматом чесночной колбасы, исходившим от хилависты… Смола факела, тающая в огне, резкий запах извести от стенной кладки, мокрая кожа, холодный металл, кровь, пот и ни с чем не сравнимый запах смерти… — все это смешивалось, накатывало, захлестывало, укачивая до одури и новой потери сознания. Аж голова закружилась…
«Ты как?» — Хода не была бы Ходой если бы сразу не почуяла неладное.
– Эй, ты в порядке? — Хилависта тоже уже был тут как тут. Подкатил прямо по луже и замер перед носом.
Смотреть на него так — лежа на боку было неудобно, и Осси попыталась подняться.
Получилось.
Не сразу, но получилось. Качнулась пару раз, оперлась о стену дрожащей рукой, но села.
Стало лучше.
По крайней мере мир вернулся в свое привычное состояние и на боку подобно пьянице больше не валялся. Так что теперь из всех странностей остались только сумасшедшие краски да резкие настырные запахи, но с этим, по крайней мере, можно было жить. А там — стерпится, слюбится, да, глядишь, — и привыкнется…
– Ну, что? — Хилависта только что не подпрыгивал от нетерпения. — Как ты? А то я уж перепугался…
«Да, — подхватила Хода. — Тебя, я смотрю, и на полдня оставить нельзя, чтобы ты что-нибудь не учудила. Слезу ты зачем достала? И что с девшаларом, кстати?»
Слеза…
Осси подняла глаза на яркую зависшую рядом искру.
Вроде не изменилась она. А вроде…
Осси показалось, что чувствует она и видит те незримые токи, что бурлили внутри психопомпы, связывая ее, этот мир и мир мертвых. И не только чувствовала, но и понимала. И даже воспользоваться могла, если только…
Осси начала поднимать руку, чтобы проверить как оно — новое ее состояние — не обманывает ли?..
Начала и тут же замерла…
А из груди уже рвался истошный звериный крик. Рвался, но застревал где-то в горле холодным липким комом, а из перекошенного в ужасе рта истекал какой-то жалкий хриплый сип.
Рука…
Палец…
Кольцо…
Кольцо еще совсем недавно отлитое из непонятного металла похожего на почерневшее от времени серебро стало почему-то костяным, и череп, венчавший перстень, и зыркающий по сторонам своими ярко-желтыми глазищами, был теперь совсем как настоящий.
Мало того, перстень теперь являлся неотъемлемой частью пальца, произрастая прямо из него, а сам палец тоже был совершенно костяным, будто принадлежал он не молодой симпатичной девушке, а заурядному и уже немного пожелтевшему от времени скелету.
Ну и наконец, — это, наверное, чтобы совсем уже хорошо было, — заканчивался этот новый пальчик здоровенным и жутко острым когтем, которому позавидовал бы сам мастер Абатемаро, окажись он случайно поблизости. В общем, беда с маникюром приключилась…
Изменения эти непонятные и ужасные коснулись только безымянного пальца правой руки — того самого на котором перстень надет был, а всего остального, хвала Страннику, не затронули. В этом леди Кай довольно скоро убедилась, внимательно и придирчиво осмотрев себя всю. Абсолютно всю.
Хилависта, чувствуя, очевидно, ее настроение и понимая всю трагичность и пикантность момента от комментариев своих и дурацких возгласов воздержался.
То же и Хода.
В общем хранили соратники гробовое молчание, под руку не лезли и советами вперемежку с размышлениями своими не доставали, а потому и выжили, этот, без сомнения, тяжелый для всех кризисный момент благополучно преодолев.
Закончив осмотр, и удостоверившись, что кроме пальца с кольцом ничего в ней больше не изменилось, леди Кай немного успокоилась.
Нет, конечно, до полного спокойствия ей было как отсюда до Фероллы, но все-таки первый шок прошел и рвать и убивать все что под руку попадется уже не хотелось. А хотелось, как раз наоборот — спать. Наверное это была защитная реакция организма на только что пережитый шок, — апатия или что-то в этом роде. Но, как бы то ни было, а спать хотелось жутко.
Вот только Хода не дала. Истомилась она уже ожиданием:
«Ну? Чего молчишь? Как ты?»
– В порядке… — голос у нее то ли от всего пережитого, то ли от долгого молчания был хриплым, а во рту как-то горько. И пить хотелось. Осси потянулась к рюкзаку, глотнула тоника и повторила: — В порядке. Все хорошо…
И тут же получила град вопросов. Причем, сразу с двух сторон.
Они сыпались, повторяя и дублируя друг друга, уточняя, наслаиваясь и смешиваясь до полного бреда и несуразицы, но прекращаться, похоже, не собирались. А если к тому же учесть, что эхо, проснувшееся от такого базара, радостно подхватывало все Ташуровы выкрики и с удовольствием швыряло их в стену, откуда они возвращались почти сразу же, но искаженными до неузнаваемости, то нетрудно представить какое несказанное удовольствие получила леди Кай от общения со своими соратниками.
В общем, пришлось потратить часть жизни на то, чтобы рассказать Ходе и Ташуру все то, чему они свидетелями не были и быть не могли, а также то, что Хода пропустила по причине, впрочем, весьма и вполне уважительной.