Во многих регионах постколониального мира поворотным пунктом стало обобщение воинственных отношений, часто как конечное следствие авторитарного курса, который многие политические режимы взяли, чтобы справиться с интенсивными протестами. В Африке, в частности, сам террор приобрел несколько форм. Во-первых, это государственный террор, особенно когда речь шла о сдерживании вспышек протестных движений, когда это было необходимо, с помощью репрессий, которые иногда были обманчивыми, а иногда быстрыми, жестокими и необузданными (заключение в тюрьму, расстрелы, введение чрезвычайных мер, различные формы экономического принуждения). Чтобы облегчить репрессии, режимы стремились деполитизировать социальный протест. Иногда они стремились придать противостоянию этнические контуры. В некоторых случаях целые регионы оказывались под двойным гражданским и военным управлением. Там, где устоявшиеся режимы чувствовали наибольшую угрозу, они доводили логику радикализации до крайнего предела, создавая или поддерживая появление банд или ополчений, возглавляемых либо пособниками (affidés) и другими предпринимателями насилия, действующими в тени, либо политическими или военными руководителями, занимающими властные позиции в официальных государственных структурах. Некоторые ополчения постепенно становились все более самостоятельными, превращаясь в настоящие вооруженные формирования с командной структурой, аналогичные регулярным армиям. В других случаях официальные военные структуры служили для сокрытия нелегальной деятельности, а рост торговли шел рука об руку с политическими репрессиями.
Вторая форма террора возникала там, где происходил раздел властной монополии, после чего происходило несправедливое перераспределение средств террора в обществе. В таких условиях ускорялась динамика деинституционализации и неформализации. Возникло новое социальное разделение, отделяющее тех, кто защищен (поскольку вооружен), от тех, кто не защищен. Наконец, в большей степени, чем в прошлом, политическая борьба стала решаться с помощью силы, а распространение оружия в обществе стало ключевым фактором разделения и центральным элементом динамики отсутствия безопасности, защиты жизни и доступа к собственности. Постепенная утрата государством монополии на насилие привела к постепенной передаче этой монополии множеству органов, действующих либо вне государства, либо внутри него, но в условиях относительной автономии. Разрушение этой монополии также санкционирует появление частных операторов, некоторые из которых постепенно приобретают возможности для захвата и ремобилизации ресурсов насилия в экономических целях, и даже возможности для ведения войны по правилам.
На другом уровне усложнились формы насильственного присвоения ресурсов: появились связи между вооруженными силами, полицией, органами правосудия и криминальной средой. Там, где репрессии и незаконная торговля разного рода подпитывают друг друга, возникла политико-культурная конфигурация, в которой большое место отводится возможности того, что любой человек может быть убит любым человеком в любой момент и под любым предлогом. Устанавливая относительное равенство между способностью убивать и ее следствием (возможностью быть убитым) - относительное равенство, приостанавливаемое только наличием или отсутствием оружия, - эта конфигурация подчеркивает функциональный характер террора и делает возможным разрушение всех социальных связей, кроме связи вражды. Эта связь вражды оправдывает активные отношения разъединения, насильственным выражением которых является война. Эта связь также позволяет ввести и нормализовать идею о том, что власть может быть приобретена и осуществлена только ценой чужой жизни.