Когда производится заказ и извлекается стоимость, то, что считается не имеющим ценности, становится лишним. Оно вынуждено потерять свое лицо и имя, то, что наполняет содержанием означающее, и надеть маску. Это относится не только к предметам. Это касается и людей. Именно в этом заключается суть упорядочивания в условиях рабства, колониализма и капитализма. Речь идет об отделении полезного от ненужного, от отбросов. В результате любая критика гуманизма в контексте черной жизни должна взять за отправную точку не столько то, что некоторые называют "социальной смертью", как этот мат-тер отходов, сколько то, как извлечь человека из истории отходов или, чтобы иначе говоря, история высыхания. Более того, африканская и афроамериканская история - это не столько "социальная смерть", сколько постоянное генерирование, воссоздание и перерождение жизненных потоков перед лицом сил захвата, извлечения и высыхания. Разумеется, два полюса - воссоздание и высыхание - неразделимы. "Тело извлечения", которое должно работать, - это то же самое тело, которое постоянно подвергается нападкам или становится ненужным. В разное время и при разных обстоятельствах веревки затягиваются. Ребра разлетаются вдребезги. Жертв безжалостно содомируют. При этом различные органы высасываются или разрушаются. Дышать легкими становится невозможно. В то же время продолжается бесконечный труд по восстановлению разрушенного. Многие потерпели поражение в этой своеобразной борьбе. Но зашивание дыр, предотвращение полного разрыва разрушенного тела, воссоединение тканей, разблокирование мест закупорки, выход из дыры, пробивание стены - вот ключевые составляющие диалектики, той линии письма, которая исторически не дала многим утонуть в океане пессимизма, отчаяния и нигилизма. В основе этого процесса лежит вопрос о неразумности и несвободе. Для тех, кто на протяжении столетий был обречен прожить свою жизнь в клетке или в чудовищном колпаке, гуманизм часто принимал облик нечеловеческой головы и форму волчьей пасти, машины, направленной на уничтожение определенных классов человеческих существ, находящихся на стыке человеческого и нечеловеческого, или человека, товара, объекта, вещи, черной вещи, черной как вещь, горящего ископаемого, питавшего капитализм в его первобытную эпоху. Но это еще не все. На практике критика западного гуманизма также принимала форму попыток воссоздать некую форму социального и сообщества и, как такового, форму внимания к вопросам заботы и ремонта. Бегство само по себе не имело иной функции, кроме создания условий для постоянного труда по починке того, что было сломано. Где бы ни оседали африканские рабы, работа по созданию символов и ритуалов, языков, памяти и смысла, а значит, и вещества, необходимого для поддержания жизни, никогда не прекращалась. Не прекращался и бесконечный труд по уходу и ремонту того, что было сломано. Сизифовы усилия по сопротивлению превращению в отходы отчасти объясняют, почему плантационное рабство отличается от других форм геноцидного колониализма. В режиме захвата, который исторически характеризовал опыт чернокожих в Америке, способность развивать множественные модальности. В этом случае решающее значение имело наличие агентств и различных фигур личности. Часто используемое понятие беглости едва ли исчерпывает репертуар практик выживания, которые на самом деле требовались. Чтобы выбраться из норы и пробить стену, захваченный субъект активно вступал в отношения множественных двойников и множественных "я". Он развил в себе необыкновенную способность становиться незаметным и неузнаваемым, постоянно переходить от одного "я" к другому, обитать в мельчайших трещинах и расщелинах.
Он должен был знать, как и когда стать таким же, как все, как и когда быть никем, когда остаться в одиночестве, когда спрятаться, а когда уже нечего скрывать, когда стать необнаружимым, а когда броситься на другую сторону, чтобы встретить своего двойника. Эти микродвижения и микропозы были необходимы, потому что выживание зависело от способности жить в нескольких "я", часто в одно и то же время. Таким образом, самообладание было не столько вопросом бегства, бегства или побега. Так как многие явно не могли убежать или скрыться, то речь шла о том, чтобы знать, когда и как пересечь границу, стать кем-то другим (самоотделение) перед лицом того, что Делез и Гваттари однажды назвали "машиной перекодирования". Очевидно, что это головокружительное состояние бесконечного перехода и становления, целью которого было просто остаться в живых, было сопряжено со всевозможными рисками.