Более того, если современные демократии всегда черпали свою силу в способности к самоизобретению и постоянному изобретению не только своей формы, но и своей идеи или концепции, то цена за это часто заключалась в диссимуляции или оккультизме насилия их истоков. История этого одновременного предприятия изобретения и переизобретения, диссимуляции и оккультизма не может быть более парадоксальной или даже хаотичной. В любом случае, она показывает, что демократический порядок, при всем многообразии его траекторий, является пресловутым двусмысленным.
Согласно официальной версии, демократические общества - это умиротворенные общества. Считается, что именно эта черта отличает их от воинственных обществ. Таким образом, демократические общества если не изгнали жестокость и физическое насилие, то, по крайней мере, взяли их под контроль. Благодаря монополии государства на силу и интернализации индивидами ограничений, рукопашная борьба, через которую физическое насилие выражалось в средневековом обществе до эпохи Возрождения, якобы уступила место самоподавлению, самоконтролю и цивилизованности. Эта новая форма управления телами, поведением и аффектами, как утверждается, привела к умиротворению социальных пространств.
Утверждается, что сила форм заменила насилие тел. Регулирование поведения, управление поведением, предотвращение беспорядков и пороков - все это теперь достигается, так сказать, с помощью полностью признанных ритуалов. Устанавливая дистанцию между индивидами, формы и ритуалы, как предполагается, способствовали формированию цивилизации нравов через нравы. В результате демократические общества, как считается, не опираются на принцип подчинения сильному человеку, в отличие от тиранических или монархических режимов, в которых самодисциплина общества требует наличия такого человека. Сила демократических обществ, как утверждается, во многом заключается в силе их форм.
Идея, согласно которой жизнь в демократическом обществе в основе своей мирная, контролируемая и свободная от насилия (в том числе в форме войны и девастации), не выдерживает ни малейшей проверки. Возникновение и укрепление демократий, конечно, сопровождалось многочисленными попытками контролировать индивидуальное насилие, регулировать его, сокращать и даже отменять его наиболее яркие и отвратительные проявления путем морального порицания или правовых санкций.
Но жестокость демократий просто замалчивается. С момента своего возникновения современные демократии интегрировали формы жестокости в свою культуру, формы, носителями которых являются различные частные институты, действующие поверх государства, будь то иррегулярные силы, ополчение или другие военизированные или корпоративные формирования.
Соединенные Штаты долгое время были одновременно государством и демократией, поддерживающей рабство. В своей книге "Черная реконструкция" У. Э. Б. Дю Буа напоминает о парадоксе, лежащем в основе этой нации, которая с самого рождения провозглашала равенство всех людей, правительство которой должно было черпать свою власть из согласия управляемых, но которая, практикуя рабство, приспособилась к абсолютному моральному разрыву. На пороге 1830-х годов в США насчитывалось около двух миллионов негров (Nègres), а к 1900 году они составляли 11,6 % населения. Их судьба и судьба белых тесно связаны. Однако ни в коем случае нельзя путать соответствующие условия жизни черных и белых, не говоря уже об их будущем. Как отмечают многие историки, обеим группам так же трудно полностью отделиться друг от друга, как и объединиться. Что касается закона, то рабы занимали положение иностранца в обществе себе подобных. Рождение в Соединенных Штатах или смешанное происхождение (так было у 90 и 13 процентов рабов, соответственно, в это время) ничего не меняло ни в том состоянии низости, до которого они были низведены, ни в том бесчестии, которому они подверглись и которое передавалось из поколения в поколение как отравленное наследие.
Поэтому демократия, поддерживающая рабство, характеризуется своей раздвоенностью. В ней сосуществуют два порядка: сообщество собратьев, управляемое, по крайней мере в принципе, законом равенства, и категория небратьев или даже тех, кто не имеет части, также установленная законом. Априори те, кто не имеет части, не имеют права иметь права. Они подчиняются закону неравенства. Это неравенство и закон, устанавливающий его и являющийся его основой, основаны на расовом предрассудке. Как сам предрассудок, так и закон, его устанавливающий, позволили сохранить практически непреодолимую дистанцию между сообществом себе подобных и себе подобными. Прорабовладельческая демократия, если предположить, что она является сообществом, могла быть только сообществом разделения.