– Это не шутка, Тринидад. Разве я смеюсь? Это серьезно. Совершенно серьезно. Настолько серьезно, что я собираюсь сказать тебе кое-что – такое, что может сказать только тот, кто знает, что ему не придется страдать от последствий своих слов.
– Больше никакой лжи, Сантьяго. Больше никаких игр. – Вопреки ее воле слезы выступили в уголках глаз.
– Больше никакой лжи. Признаюсь: вещество, которое Перес принял в день своей смерти. Это я дал его Майклу Роче. Я его сделал. Спроектировал. Я продал Роче спецификации. Я убил Переса. Теперь ты веришь, что я говорю серьезно?
От ярости ее кулак обрел сверхчеловеческую силу. Тяжелый кованый стул опрокинулся. На лице Сантьяго отразилось удивленное опустошение: он был как хитрый койот, застреленный из собственного незаряженного пистолета. Потирая костяшки пальцев, Тринидад развернулась на десятисантиметровых каблуках. Посетители кафе «Конечная станция» расступались перед ней, как верующие перед своим пророком.
– Тринидад!
Quemar, Сантьяго. Orín[70]. Слова, на древе начертанные.
– Тринидад!
Сантьяго кричал ей вслед, стоя у входа, но голос карнавала, который кружился на zócalo[71], овеянный теплым ветром, оказался громче. Он сплюнул кровь.
– Тринидад!
Карнавал охватил площадь целиком, собрание изысканно одетых трансвеститов смешалось с cuadrilla[72] мертвых мужчин и женщин, которые тащили огромную виселицу. На ней болтались куклы – изображения президентов государств Тихоокеанского совета, в несколько раз превышающие натуральную величину; запястья, лодыжки и шеи марионеток и кукловодов были соединены проволокой. Сантьяго увидел, как Тринидад обернулась один раз, покачала головой и растворилась в толпе.
Он схватил кованый стул и швырнул в припаркованную машину. Серебристый тектопластик не дрогнул, неуязвимый и безупречный. Вот так всегда: никто не понимает Сантьяго. С кем ни говори – бесполезно.
– Буянишь, малыш Колумбар?
Сборище трансвеститов и кукольников рассеялось при виде хромированных мотоциклов цвета полуночи. Их было четыре, и выглядели они как души некогда славных «Харлеев», побывавшие в преисподней и искупавшиеся в пламени, где сгорели кожа и плоть, оставив лишь сияющие голые кости. Рогатые, клыкастые, поджарые, словно гончие псы; влажная мечта любого подростка и ночной кошмар родителя. Из глушителей вырывалось пламя, стремясь в темное небо; пляска проклятых.
Работающие на холостом ходу двигатели внезапно разразились лаем, который на площади у кафе, похожей на закрытую арену, прозвучал оглушительно. Едкий дым окутал деревья. Окись углерода, мускус. Машинные феромоны в сочетании с запахом кожи от сидений – сильный афродизиак. Никто не хочет трахаться на заднем сиденье авто с водородным двигателем.
Сантьяго принял позу: слегка расставив ноги, скрестил руки на груди и еле заметно улыбнулся.
– Миклантекутли.
Свет погас. На большом экране Стюарт Грейнджер в трико и носатой маске Скарамуша сражался с элегантным Мелом Феррером[73]. Женщина слезла с мотоцикла в центре и с наигранной ленью прислонилась к еще теплому боку. Как и compañeros[74], она была одета в кожу и эластичную сетку, как будто вся состояла из блестящих обводов и туго затянутых ремешков с пряжками. Наплечники – искаженные агонией морды демонов из латекса, вакуумное литье; обнаженные руки покрыты татуировками от ногтей до ключицы. Браслеты с шипами, разумеется. Удивительная деталь: антикварный «Ролекс». Волосы были смазаны воском и удлинены намеренно разрозненными шиньонами; но образ в целом до готического идеала не дотягивал, поскольку ничто не могло сгладить хрупкую привлекательность ее лица.
Тем не менее, Сантьяго знал: любая несообразность в облике Миклантекутли – продуманное проявление ее характера.
– Я не осуждаю тебя за вспыльчивость, Сантьяго Колумбар. Скажи-ка, ты бьешь подружек? Им нравится? Тебя это возбуждает?
– Вижу, смерть не смягчила твой нрав.
– С чего бы это, Сантьяго Колумбар? Я завидовала тебе тогда, завидую сейчас. Всегда знала, что ученик затмит учителя.
– Почему ты согласилась взять меня с собой, если так сильно ненавидишь?
– Разве кто-то хоть словечком обмолвился о ненависти, Сантьяго Колумбар? Ты пришел, чтобы найти смерть – для меня этого достаточно. Твое? – Она кивнула на хромированный пузырь Тринидад.
– Нет.
– Ну, не важно. Асунсьон… – Высокий, поджарый семнадцатилетний парень припарковал свой мощный мотоцикл, подошел и возложил руки на зеркальный корпус автомобиля. Тектопластик, казалось, прогибался и натягивался под его прикосновением. – Мы потеряли одну машину, когда подъехали слишком близко к парку Макартура. В праздничную ночь мехадоры так и рвутся пострелять. Устроили хорошую ловушку, попытались выманить нас к теслерам. Не сработало – верно, Ананси? – Мертвая девушка, ехавшая на заднем сиденье мотоцикла Асунсьона, провела языком по зубам и вытащила трехсантиметровое стальное лезвие из ножен на бедре. Вокруг глаз у нее были краской из баллончика нарисованы матово-черные пятна, как у панды. Под преобразующими руками Асунсьона автомобиль Тринидад тянулся и деформировался, как бедняцкий скелет под тонкой кожей. Исковерканный тектопластик как будто улыбался. – Получается, Ананси нужен новый конь, если мы собираемся подвезти твоих… compadres[75].