– От толики грязи еще никто не умер, – сказала Нуит, протискиваясь мимо него, чтобы погреметь металлической решеткой, преграждающей доступ к бетонной водопропускной трубе. – Верно, Нуит. Препояши чресла свои. – Она сжала кулаки; под покровом лиан было темно, но Камагуэю показалось, что он видит, как ее плоть течет и застывает, превращаясь в два тарана из белой кости. Ржавый металл согнулся и рассыпался при первом ударе, при втором прутья поддались, при третьем лопнули. Предчувствие заставило Камагуэя поднять глаза. Огни виднелись сквозь маскирующий покров из листьев и приторно пахнущих цветов.
– Нуит…
Она отгибала прутья решетки голыми руками. Ее сила превосходила воображение. Полезный талант для проститутки. Как и оборотничество.
– Только взгляни на мое гребаное платье. Почему-то такие вещи никогда не случаются с нелюбимыми тряпками.
– Я куплю тебе целый магазин, зайка.
– Хватит голливудских шуток, просто тащи свою задницу в эту дыру. – Она втолкнула его внутрь. Водопропускная труба представляла собой круг абсолютной черноты высотой в метр, мерзкая жидкость доходила до щиколотки. – Подземная железная дорога имени Нуит; следующая остановка – некровиль. И помни, chico, ты должен мне все объяснить.
Камагуэй бросился в темноту. Позади него бетонная канава вспыхнула белым пламенем теслерного огня.
Сорок шесть часов сорок четыре минуты.
Три амбициозные мечты Хуэнь:
Uno: устроить пикник на горе Рашмор. «Девушка, которая взлетела Линкольну на нос».
Dos: побить рекорд страны по одиночному планированию.
Tres: влезть Туссену под летный костюм – черно-розовый, с рисунком в виде спиралей.
Она бы отказалась от пунктов uno и dos, если бы смогла обхватить ногами tres.
И она со временем добьется своего. Даже каменное лицо Presidente Линкольна на Рашморе со временем могло стереться, а Гнездо Лодога-Каньон было не таким большим местом, чтобы он мог прятаться от нее вечно. Гнездо – одно из двадцати, усеявших западные склоны Гриффит-парка – представляло собой ультрасовременный архитектурный жилой комплекс, который снаружи выглядел как гигантская брокколи, а обитать в нем было все равно что в собственном левом легком. Жизнь под полупрозрачными зелеными гранеными куполами, среди альвеол и ребер жесткости, обеспечивала ту же социальную открытость и близость, что и у подводников, цирковых артистов и спортсменов. Никакой приватности. Никакой секретности. Никакой застенчивости. Для групп вроде Орлов Лодоги, где индивидуальность подчинялась высшему идеалу полета, дух неприкрытого содружества был необходимым социальным цементом. Без него они бы перегрызли друг другу глотки.
Хуэнь нашла черно-розовый костюм, висящий на крючке, прикрепленном эпоксидной смолой к пузырчатой стене гигиенического центра. Кое-кто стоял под душем. Она проскользнула внутрь, приняла тщательно непринужденную позу у умывальника и откровенно залюбовалась его мокрым телом.
– Собираешься на вечеринку?
(«Я могла бы туда прошмыгнуть, но ты же выкинешь меня вон».)
– Иду в Город мертвых, но не на вечеринку.
– А зачем?
(«Нашел себе кого-то. Вот засранец».)
– Просто хочу повидаться с друзьями.
– А я их знаю?
(«Я ей сердце из груди вырежу и зажарю у нее на глазах».)
– Маловероятно.
– А я могу пойти с тобой? Тут скучно. Все такие унылые.
(«Только попробуй меня не взять».)
Шипение и бульканье воды прекратились. Туссен вычистил пену из ушей уголком полотенца.
(«У меня получится».)
– Нет, это вроде как личное. Воссоединение старых друзей. В другой раз, если не возражаешь.
– Смотри, фейерверк! – Встав на цыпочки, Хуэнь увидела, как в долине внизу распускаются малиновые огненные цветы. – Эй, Туссен. Там что-то происходит.
предупредил Туссен.
– Честное слово, Туссен. Я это уже в третий раз за неделю вижу.
– Наверное, просто собачники или дети, ищущие, где бы пошалить или чем бы обдолбаться. – Но он подошел, толком не обсохнув, чтобы выглянуть наружу. – Ничего не вижу.
Хуэнь последовала за ним в его жилище. Это нельзя назвать ни «комнатой», ни даже «закутком»: оба слова были слишком громкими для дурно пахнущей спальной капсулы, приклеенной к изогнутой стене, и подвесного шкафчика.