Доктором больше, доктором меньше…
Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности.
— А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера — Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру.
Керри сжала губы в ниточку.
— Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла.
— Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера — Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль…
Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком?
— Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла.
В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул:
— Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт.
— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн.
Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри.
— Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды.
Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор.
Сейчас или никогда.
— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось nopaспрашивать вас кое о чем. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды.
Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования.
— Разумеется. Говорите.
— Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было.
Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах.
— Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне.
Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос:
— В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал:
— Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар?
— Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение:
— Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму.
Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал:
— Хорошо.
Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок.
Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[6]
А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.
Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.
Он танцевал на пуантах, воспаряя над отполированной годами сиеной, ощущая мышцы спины и напряжение в бедрах, когда сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он расшивал шариковыми подшипниками, катящимися по заводскому сборочному конвейеру, подальше от стреляющих в него солдат, а он нырял..
И все закончилось.
Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие.
Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении.
Возбуждение корабля нарастало, разрывы пространства-времени и результирующие фазовые переходы увеличивались. Каждая часть этого существа устремлялась вперед, оно перепрыгивало через вакуумные потоки, и каждый прыжок сопровождался мощным выбросам излучения, возникавшим то у одной звездной системы, то у другой а временами в ледяной черной пустоте, куда не дотягивалось гравитационное поле звезд. Корабль не мог двигаться быстрее, без того чтобы не разрушить либо ближайшую звездную систему, либо собственную связность. Он мчался с максимально возможной скоростью, высылая впереди себя еще более быстрые информационные щупальца, порождаемые квантовыми сцепками частиц. Быстрее, еще быстрее…