Второе принципиальное отличие касается предсказуемости. Холодная война была похожа на гиперрациональную шахматную партию, и уверенность в уничтожении в случае ядерного конфликта была настолько велика, что желание начинать войну было соответственно невелико. В кибервойне такой уверенности нет. Никто не знает наверняка, где каждая из сторон заложила свои логические бомбы, троянские кони и вредоносные программы. Никто не может быть уверен в том, что его собственное оружие сработает, когда к нему обратятся. Запустят ли китайские ракеты, когда будет отдан приказ, или, возможно, американцы взломали их или цепочку управления? Будут ли американские авианосцы работать так, как ожидалось, или, возможно, они будут таинственно отключаться или плавать по кругу.
Такая неопределенность подрывает доктрину взаимного гарантированного уничтожения. Одна из сторон может убедить себя - справедливо или нет - в том, что она может нанести успешный первый удар и избежать массированного возмездия. Хуже того, если одна из сторон решит, что у нее есть такая возможность, искушение нанести первый удар может стать непреодолимым, ведь никогда не знаешь, как долго будет оставаться открытым окно возможностей. Теория игр утверждает, что самая опасная ситуация в гонке вооружений - это когда одна из сторон чувствует, что у нее есть преимущество, но это преимущество ускользает.
Даже если человечество избежит наихудшего сценария глобальной войны, возникновение новых цифровых империй все равно может поставить под угрозу свободу и процветание миллиардов людей. Промышленные империи XIX и XX веков эксплуатировали и подавляли свои колонии, и было бы безрассудно ожидать, что новые цифровые империи будут вести себя намного лучше. Более того, как отмечалось ранее, если мир будет разделен на соперничающие империи, человечество вряд ли сможет эффективно сотрудничать в преодолении экологического кризиса или регулировании ИИ и других разрушительных технологий, таких как биоинженерия.
ГЛОБАЛЬНАЯ ОБЛИГАЦИЯ
Конечно, независимо от того, разделен ли мир между несколькими цифровыми империями, остается ли он более разнообразным сообществом двухсот национальных государств или расколот по совершенно иным и непредвиденным линиям, сотрудничество всегда остается возможным. Среди людей предпосылкой для сотрудничества является не сходство, а способность обмениваться информацией. Пока мы можем разговаривать, мы можем найти какую-то общую историю, которая сблизит нас. В конце концов, именно это сделало Homo sapiens доминирующим видом на планете.
Как разные и даже враждующие семьи могут сотрудничать в рамках племенной сети, а конкурирующие племена - в рамках национальной сети, так и враждующие нации и империи могут сотрудничать в рамках глобальной сети. Истории, которые делают такое сотрудничество возможным, не устраняют наши различия; скорее, они позволяют нам выявить общий опыт и интересы, которые предлагают общую основу для размышлений и действий.
В значительной степени глобальное сотрудничество затруднено ошибочным представлением о том, что оно требует уничтожения всех культурных, социальных и политических различий. Политики-популисты часто утверждают, что если международное сообщество согласится с общей историей и универсальными нормами и ценностями, то это уничтожит независимость и уникальные традиции их собственной нации. Эту позицию в 2015 году без обиняков озвучила Марин Ле Пен - лидер французской партии "Национальный фронт" - в своей предвыборной речи, в которой она заявила: "Мы вступили в новую двухпартийность. Двухпартийность между двумя взаимоисключающими концепциями, которые отныне будут определять нашу политическую жизнь. Раскол больше не разделяет левых и правых, а глобалистов и патриотов". В августе 2020 года президент Трамп так описал свою руководящую этику: "Мы отвергли глобализм и приняли патриотизм".