Поверьте, такое могло бы случиться и с нами
Verba volant кажется вам более или менее приемлемой, а вот scripta manent[75] вы на дух не переносите почитай тому тысячи лет. И неудивительно, что некий начальник с большим интересом встретил известие об одном весьма неизвестном ученом, который изобрел цепочку со врибольшевой рукояткой и это приспособление продавал почти даром, так как с годами стал неисправимым человеконенавистником. Начальник пригласил его в тот же день, предложив чай с гренками пополам, что обычно и надлежит предлагать ученым.
— Буду краток, — сказал приглашенный. — Признайтесь, вам ведь литература, стихи и все такое не очень?
— Вот-вот, профессор, — сказал начальник. — А также памфлеты, оппозиционная пресса и всякое подобное дерьмо.
— Отлично, но вы понимаете, что изобретение не делает исключений, то есть я хочу сказать, что ваша собственная пресса и все эти ваши бумагомаратели...
— Пускай, в любом случае я останусь в выигрыше, если, конечно, правда, что вы...
— В таком случае, — сказал ученый, вытащив из пиджака приспособление. — Все это проще простого. Чем еще является слово, как не рядом букв, а что такое буква, если не почеркушка, сложившаяся в конкретный рисунок? Раз вы согласны со мной, то я нажму сейчас на эту янтарную кнопочку, и механизм приведет в действие цепочки, которые наличествуют в каждой букве, каковая станет плоской и гладкой, то есть обыкновенным врибольшевым горизонтальным пятном. Приступаю?
— Давай, мать твою! — взревел начальник.
Лежавший на столе официальный орган тут же изменил свой вид: целые страницы колонок превратились в черточки, напомнив идиотскую азбуку Морзе, которая сообщала одно только: — — — — —.
— А теперь загляните в энциклопедию «Эспаса», — сказал ученый, не обошедший вниманием непреходящее присутствие этого артефакта в правительствующих кругах. Но необходимость в этом отпала, так как начал трезвонить телефон, в кабинет ворвался министр культуры, площадь заполнилась народом, и на всей планете не осталось в тот вечер ни одной книги, ни одной литеры, завалявшейся в типографской кассе, которая бы...
Все это я смог написать потому, что я и есть тот самый ученый, и потому, что нет правил без исключений.
Семейные узы
Тетушку Ангустьяс настолько ненавидят, что используют даже отпуска, чтобы напомнить ей об этом. Едва семейство отправится по различным туристским маршрутам — тут же поток почтовых открыток: «Агфа-капор», «Кодак-хром», даже черно-белых, если под рукой не было других, и все как одна полны оскорблений. Из Росарио, из Сан-Андреса-де-Гилес, из Чивилкойя[76], с угла Чакабуко[77] и Морено[78] — пять-шесть раз на день почтальоны матерятся, а тетушка Ангустьяс — на верху блаженства. Она никогда не выходит на улицу — топчется во дворе, проводит целые дни за получением почтовых открыток и донельзя рада.
Образцы открыток: «Привет, страшилище, разрази тебя гром. Густаво», «Плюю на твою крышу, Хосефина», «Чтоб от кошачьей мочи засохли твои мальвы паршивые. Твоя сестрица». И так далее.
Тетушка Ангустьяс встает чуть свет, чтобы встретить почтальонов у калитки и отблагодарить их. Она читает открытки, любуется фотографиями и перечитывает послания. К ночи она достает свой альбом-дневник и со всеми предосторожностями помещает в него дневной улов таким образом, что можно не только рассмотреть виды, но прочитать приветы. «Бедные мои ангелочки, сколько же им открыток приходится мне посылать, — думает тетушка Ангустьяс. — Эта вот с коровкой, эта с церковью, тут озеро Трафуль[79], а здесь букет цветов». Она растроганно разглядывает их одну за одной и втыкает в каждую по булавке, чтоб не выпали из альбома, только вот обязательно протыкает подпись — знать бы, почему?
77
78