III
«No, no. No crime», said Sherlock Holmes, laughing. «Only one of those whimsical little incidents which will happen when you have four million human beings all jostling each other within the space of few square miles».
Лукас, — его бродячьи песни
Ребенком он слышал ее на одной потрескивающей пластинке, чей многострадальный бакелит[129] уже не выдерживал груза pick-ups'a[130] со слюдяной диафрагмой и устрашающей стальной иголкой, голос сэра Гарри Лаудера долетал откуда-то издалека, словно залетал на пластинку из туманов Шотландии, а вылетал — уже здесь — в слепящее лето аргентинской пампы. Песня была механическая и обыкновенная, мать прощалась со своим сыном, который отправлялся куда-то далеко-далеко, и сэр Гарри был той матерью, не слишком сентиментальной, хотя его металлический голос (все голоса получались такими в процессе граммзаписи) все же источал определенную меланхолию, к которой дитя-Лукас той поры приобщился весьма основательно.
Двадцать лет спустя радио донесло до него фрагмент этой песни в виде голоса великой Этель Уотерс[131]. Грубая неотвратимая рука прошлого вытолкала его на улицу, втолкнула в Дом Ириберри, — услышав в этот вечер пластинку, он разрыдался по многим причинам, один-одинешенек в своей комнате, упиваясь жалостью к самому себе и катамаркинской граппой[132], которая широко известна как слезоточивое средство. Он плакал, совершенно не отдавая себе отчета, почему, какой смутный зов востребовал его посредством песни, которая сейчас, именно сейчас, явила весь свой смысл, все свое пошловатое очарование. В голосе того, кто своей версией песни «Stormy Weather»[133] взял некогда штурмом Буэнос-Айрес, старая песня возвращалась к своему вполне возможному истоку юга Соединенных Штатов, очищенная от мюзик-холльной тривиальности, с какой исполнял ее сэр Гарри. Впрочем, кто бы мог сказать с полной уверенностью — из Шотландии или с берегов Миссисипи эта баллада, с первых же слов окрашенная на этот раз негритянским колоритом:
Этель Уотерс прощалась со своим сыном, прозорливо предчувствуя беду, которая могла быть искуплена разве что возвращением в духе Пер Гюнта[135], чьи крылья были переломаны и от чьей гордыни не осталось и следа. Оракул норовил спрятаться за несколькими if[136], не имевшими ничего общего с подобными союзами у Киплинга[137], эти if полны самых мрачных предчувствий:
If случилось бы все это, у Джима всегда оставался ключ от родного дома:
Конечно, доктор Фрейд, паучиха и все такое. Но музыка — ничейная земля, где не имеет значения, фригидна ли Турандот[140] и чистый ли ариец Зигфрид[141], комплексы и мифы улетучиваются при свете дня, и остается один только тихий голос крови, несогласие с тем, чтó мы есть и чем станем:
В сущности, все настолько просто, настолько дивно, настолько — Этель Уотерс. Just write, и все дела. Главная проблема — конверт. Какое имя, какой номер дома надо вывести на конверте, Джим?
Лукас, — его стыдливость
Как известно, в нынешних апартаментах гость идет в туалет, а другие продолжают говорить о голоде в Биафре или о Мишеле Поле Фуко[143], но возникает ситуация, когда присутствующие хотели бы забыть о наличии у них слуха, и однако уши обращаются к священному месту, которое в нашем избранном обществе помещается обычно метрах в трех от беседующих на высшем уровне, и можно с уверенностью предсказать, что, несмотря на усилия, предпринятые отлучившимся гостем для сокрытия своей деятельности, и собеседниками, повысившими тон разговора, в какой-то момент прокатится один из этих глухих рокотов, которые становятся слышными при наименее уместных обстоятельствах, или в лучшем случае послышится патетический шорох туалетной бумаги среднего качества, отрываемой от розового или зеленоватого рулона.
128
Шерлок Холмс засмеялся: «Нет, нет, — сказал он, — тут не преступление, а очень мелкий, смешной эпизод, который всегда может произойти в такой местности, где четыре миллиона человек толкутся на пространстве в несколько квадратных миль».
129
132
134
(
135
137
138
(
141
143