Подобные вещи обескураживают, но от поры до времени Лукас все же применяет свою безотказную методику к себе или к другим, как это было, когда дон Креспо стал жаловаться, что у него не того с печенью, каковой диагноз он неизменно сопровождал накладыванием руки на организм и взглядом Святой Тересы у Бернини[173], Лукас тут же велел его матери послать за капустным рагу с сосисками и свиным салом, которое дон Креспо любит почти больше, чем спортивную лотерею, и уже на третьей тарелке стало видно, что больной сызнова интересуется жизнью и ее увеселениями, после чего Лукас пригласил его отпраздновать выздоровление катамарковой граппой, которая осаживает жир. Когда семейство проникается подобными примерами, имеет место попытка линчевания, хотя в глубине души все начинают испытывать уважение к травмодурапии, которую они кличут трапдурией либо травтодурой, — им все одно.
Лукас, — его сонеты
С напыженным довольством курицы от поры до времени Лукас сносит сонеты. И неудивительно: яйцо и сонет схожи своей строгостью, завершенностью, гладкостью, хрупкой прочностью. Они эфемерны, необъяснимы, время и некая неизбежность способствуют их появлению — таких одинаковых, однообразных, законченных.
На протяжении своей жизни Лукас снес несколько дюжин сонетов, на диво замечательных, среди которых есть и решительно гениальные. Хотя строгость и замкнутость формы не оставляют места для новаций, его позыв (как в первом, так и последующем смысле) позволил наполнить старый бурдюк новым вином, не говоря уже о престарелой маньячке-рифме, которую он заставил делать работу прямо-таки каторжную, как, например, спаривать страшилу и шиншиллу. Оставив утомительную внутрисонетную деятельность, Лукас решил обогатить самоё структуру сонета, что сравнимо с чистым безумством, если учесть хитинную панцирность этого четырнадцатилапого краба.
Так появился на свет Zipper Sonnet[174], само название его свидетельствует о преступном потворстве англо-саксонским проникновениям в нашу литературу, хотя Лукас и объясняет это тем, что термин «застежка-молния» глубоко идиотичен, а «застежка-змейка» — также не выход из положения. Читатель, должно быть, догадался, что этот сонет может и должен читаться подобно тому, как расстегивается и застегивается zipper, что само по себе уже замечательно, хотя чтение снизу вверх не дает результата аналогичного чтению сверху вниз в силу того, что подобная, не столь уж глупая, идея весьма затруднительна для письменного воплощения.
Самого Лукаса поражает, что любое из двух прочтений вызывает (по крайней мере у него) ощущение естественности, ощущение в смысле а как же иначе, ощущение в смысле даже ребенку понятно, ощущение в смысле elementary, ту dear Watson, хотя, если говорить начистоту, на фабрикацию этого zipper'a времени ушло — с ума сойти. Так как причинность и последовательность — вещи основополагающие в любом дискурсе, когда необходимо сообщить некий сложный смысл, скажем, смысл четверостишия, то чтение его вверх тормашками приводит к полной утрате связности (хотя и порождает новые образы и сочетания) в силу потери синтаксических связей, которых логика повествования требует даже от самых нелогичных пассажей. Вот почему для достижения связности и размеренности было необходимо, чтобы вдохновение Лукаса функционировало маятникообразно, позволяя ему творить по принципу вверх-вниз в объеме двух или самое большее трех строчек, незамедлительно проверяя, едва они выходили из-под пера (Лукас сносит сонеты с помощью пера, что также делает его похожим на курицу), можно ли после спуска по лестнице тут же подняться по ней без каких-либо мерзких спотыканий? Геройство в том, что четырнадцать ступеней — целая куча ступеней, и в любом случае этот Zipper Sonnet — образец маниакального упорства, которое многократно торпедировалось неуклюжими словами, упадком духа и швырянием скомканной бумаги — плюх! — в корзину.
173