Это стало для меня новостью, но я не подала виду.
— Мы в процессе набора новых игроков…
— Мисс менеджер, но раз у вас в команде только пять человек, не лучше ли сразу сдаться?
— Мы выйдем на поле, уверяю вас.
— А как вы прокомментируете слух, будто «Редингские громилы» выписали себе в форварды знаменитого «Костолома» Макгада?
— Так же, как и всегда: Суперкольцо станет крупнейшей победой Суиндона.
— Кое-кто считает вас неспособной исполнять обязанности менеджера команды вследствие вашего чрезвычайно противоречивого решения поставить Биффо в защиту.
— Положение игроков на поле находится в процессе обсуждения и зависит от мистера Буженэна. А теперь прошу прощения…
Мотор завелся, и здание ТИПА осталось позади, а репортеры бежали следом и выкрикивали вопросы. Я снова оказалась на пике популярности, и мне это совершенно не нравилось.
Я успела домой как раз вовремя, избавив маму от приготовления очередной порции чая для Пятницы.
— Восемь рыбных палочек! — прошептала она, потрясенная аппетитом внука. — Восемь!
— Это еще ничего, — утешила я ее, пряча полученный чек в новом заварочном чайнике и щекоча Пятницу за ушком. — Ты еще не видела, сколько бобов он может съесть!
— Телефон трезвонил целый день. Какой-то Обри, угрозы убийства и прочие ужасы.
— Я ему перезвоню. А как зоопарк?
— О-о-о! — мурлыкнула она, поправила прическу и выплыла из кухни.
Я подождала, пока она свернет за угол, и наклонилась поближе к Пятнице.
— А Бисмарк и бабушка… целовались?
— Tempor incididunt un labore, — загадочно ответил он, — et dolore magna aliqua.
— Надеюсь, дорогой, это означает «однозначно нет», — прошептала я, наполняя его бутылочку.
По ходу дела я заметила на пальце обручальное кольцо и задумчиво уставилась на него. Лондэн снова вернулся.
Я крепко сжала кулак, схватила трубку и набрала номер.
— Алло, — послышался голос Лондэна.
— Это Четверг.
— Четверг! — воскликнул он со смесью облегчения и тревоги. — Что с тобой случилось? Я ждал тебя в спальне, а потом услышал, как внизу хлопнула дверь. Я что-то сделал не так?
— Нет, Лонд, все так. Просто тебя опять устранили.
— Меня до сих пор нет?!
— Конечно, ты есть!
Повисла долгая пауза. Слишком долгая. Я посмотрела на руку. Обручальное кольцо снова исчезло. Я вздохнула, положила трубку и с тяжелым сердцем вернулась к Пятнице.
Купая сына, я позвонила Обри и постаралась убедить его плюнуть на дезертиров. Велела продолжать тренировки и пообещала доставить ему новых игроков. У меня не имелось на этот счет никаких идей, но капитана я в данное обстоятельство посвящать не стала. Просто заверила, что все на мази.
— Ладно, мне пора, — сказала я ему наконец. — Надо вымыть Пятнице голову, а одной рукой этого никак не сделать.
Вечером, когда я читала Пятнице «Пиноккио», на шкафу в моей комнате материализовался здоровенный полосатый котище. Возник он не сразу: сначала обозначился кончик хвоста, а под конец появилась широкая улыбка. На заре своей карьеры в «Алисе в Стране чудес» он звался Чеширским Котом, но, поскольку границы графства перенесли, теперь он именовался Единственным и полномочным представителем уоррингтонских котов, однако выговорить сей титул удавалось не всякому, и поэтому в основном его называли менее официально — Бывшим Чеширским Котом или просто Котом. На самом деле его звали Арчибальд, но так обращаться к нему дозволялось только его маме в моменты их редких встреч.
Он очень тесно сотрудничал с беллетрицией, где заведовал Великой библиотекой — разветвленным и почти бесконечным хранилищем всех когда-либо написанных книг. Он служил обербиблиотекарем и знал все обо всех книгах, находившихся на его попечении: читают их в данный момент или нет, и если да, то кто, — все, кроме того, персонажем какой из них являлся Хоули Ган. Пятница захихикал и вытянул в ту сторону пальчик, когда Кот завершил появление и воззрился на нас с застывшей на мордочке улыбкой, с интересом прислушиваясь к чтению.
— Привет! — поздоровался он, как только я закончила, поцеловала Пятницу и погасила ночник. — У меня есть для тебя кое-какая информация.
— О чем?
— О Хоули Гане.
Я снесла Кота вниз, где он устроился на микроволновке, пока я заваривала чай.
— И что ты выяснил?
— Я выяснил, что жрец — это не тот, кто все время жрет, а такой древний священник.
— Я имела в виду Гана.
— А. Ну да. Я провел тщательнейшее расследование, и такого персонажа нет ни в Великой библиотеке, ни в Кладезе Погибших Сюжетов. Откуда бы он ни взялся, он не из опубликованной прозы, поэзии, анекдота, документалистики или книги по рукоделию.
— Сомневаюсь, что ты явился сюда исключительно с целью поведать мне о своем фиаско, Чеш, — сказала я. — А хорошие новости есть?
Кот сверкнул глазами и дернул усами.
— Книжки, выпущенные за счет автора! — торжествующе объявил он.
Это было озарение. Мне и в голову не приходило, что Хоули Ган мог происходить оттуда. Царство самиздата представляло собой причудливую смесь из краеведческих трудов, поэтических сборников, графоманской нетленки — и редких истинных жемчужин. Дождись они официальной публикации, их бы приняли в Великую библиотеку с распростертыми объятиями. Но такого не случалось.
— Ты уверен?
Кот протянул мне каталожную карточку.
— Я понимаю, как это важно для тебя, и потому позволил себе некоторую вольность.
Я прочла карточку вслух:
— «Застарелая похоть». Издана в тысяча девятьсот тридцать первом году. Ограниченный тираж в сто экземпляров. Автор — Дафна Фаркитт.
Я уставилась на Кота. Дафна Фаркитт! Создатель почти пятисот любовных романов и звезда этого жанра!
— Прежде чем прославиться своими поистине ужасными книгами, она издавала эти поистине ужасные книги за свой счет, — сообщил Кот. — Хоули выступает в них как жаждущий самоутверждения мелкий политикан. Он не главный персонаж. Упоминается от силы пару раз и даже описания не имеет.
— Ты можешь доставить меня в хранилище самиздата? — спросила я.
— Такого хранилища нет, — пожал плечами Кот. — У нас имеются данные о количестве экземпляров и краткие обзоры, собранные по крупицам из объявлений издателей, печатающих авторов за их счет, а также из «Ежемесячника графомана». А больше почти ничего и нет. Впрочем, нам всего-то и надо найти один экземпляр — и дело в шляпе.
Он снова улыбнулся, но я помрачнела.
— Все не так просто, Кот. Взгляни-ка вот на это.
Я показала ему последний выпуск «ЖАБа». Кот старательно нацепил очки и прочел: «Вакханалия сожжения датских книг достигла нового витка: уничтожению обречены романы родившейся в Копенгагене Фаркитт».
— Не понимаю, — сказал Кот, протягивая жадную лапу к рекламе кошачьего корма, — зачем сжигать все ее книги?
— Видимо, — ответила я, — ему не под силу отыскать все экземпляры «Застарелой похоти», и с отчаяния он развязал антидатскую кампанию в качестве прикрытия. Если ему повезет, эти идиоты, жгущие датские книги, все сделают за него. Какая же я дура, что сразу не догадалась! Вот скажи, где бы ты спрятал иголку?
Повисла длинная пауза.
— Сдаюсь, — признал свое поражение Кот. — И где бы ты спрятала иголку?
— В стогу сена.
Я задумчиво уставилась в окно. «Застарелая похоть». Я не знала, сколько экземпляров из сотенного тиража уцелело. Но поскольку книги Фаркитт до сих пор подлежали сожжению, хоть один-то наверняка остался. Неопубликованный роман Фаркитт являлся ключом к свержению Гана. Такой шанс нельзя упускать.
— А почему ты стала бы прятать иголку в стоге сена? — спросил Кот, молча обдумывавший мой ответ в течение нескольких минут.
— По аналогии, — объяснила я. — Гану нужно уничтожить все экземпляры романа, но он не хочет возбуждать лишние подозрения и поэтому нападает на стог сена — датчан, а не на иголку — Фаркитт. Понял?