Охота за «Застарелой похотью» заняла все утро, но особого успеха не принесла. Ган опережал нас почти на два года. Из ста напечатанных экземпляров шестьдесят два за последние восемнадцать месяцев сменили владельца. Поначалу за них запрашивали скромную тысячу фунтов, но нашелся некий таинственный покупатель с бездонными карманами, который взвинтил цены, и последний экземпляр ушел на аукционе «Агата» за семьсот двадцать тысяч — беспрецедентная сумма даже за довоенную Фаркитт.
Вероятность обнаружения хотя бы одного экземпляра «Похоти» становилась все более призрачной. Я позвонила агенту Фаркитт, и тот сообщил, что вся библиотека его клиентки конфискована, а саму семидесятилетнюю писательницу, прежде чем отпустить, долго допрашивали насчет ее продатской политической деятельности. Даже посещение библиотеки Фаркитт в Дидкоте ничего не дало: их оригинал рукописи и подписанный экземпляр «Похоти» изъяли некие «правительственные агенты» около полутора лет назад. Библиотекарь встретил нас в мраморном зале со скульптурами и, попросив нас говорить потише, доложил, что все имеющиеся экземпляры всех романов Фаркитт уже упакованы и подготовлены к изъятию «по первому вашему требованию». Безотказэн заверил его, что мы отправимся к границе, как только обговорим последние детали. Он не смотрел на меня при этих словах, но я знала, о чем он думает: мне еще предстояло изобрести способ переброски книг в Уэльс.
Мы молча возвращались в отдел литтективов. Как только вошли, я позвонила Лондэну. Мое обручальное кольцо, которое все утро то появлялось, то исчезало, стабильно держалось уже добрых двадцать минут.
— Привет, Четверг! — радостно воскликнул он. — Что с тобой вчера стряслось? Мы говорили — и вдруг ты замолчала.
— Кое-что произошло.
— Может, заглянешь на обед? У меня есть рыбные палочки, бобы и горошек, а еще банановое пюре и крем для пудинга.
— Ты обсуждал меню с Пятницей?
— С чего ты взяла?
— Я бы с удовольствием пришла, Лондэн. Но ты до сих пор немного нестабилен в экзистенциальном смысле, а значит, мне снова придется краснеть перед твоими родителями. К тому же мне надо кое с кем встретиться и переговорить о Шекспире.
— Я знаю этого человека?
— Это Бартоломью Брекекекс.
— Неандерталец?
— Да.
— Надеюсь, ты любишь жуков. Позвони мне, когда я снова возникну. Я тебя лю…
Разговор прервался. Обручальное кольцо тоже исчезло. Мгновение я прислушивалась к тишине, задумчиво постукивая себя трубкой по лбу.
— Я тоже люблю тебя, Лонд, — тихо сказала я.
— Это твой контактер в Уэльсе? — спросил Безотказэн, подходя ко мне с факсом из Общества правильного понимания Карен Бликсен.
— Не совсем.
— Значит, новый игрок для «Молотков»?
— Если бы! «Голиаф» с Ганом нагнали страху на всех крокетистов в стране, кроме, пожалуй, Пенелопы Хрусть, которая играет ради интереса и плевать хотела на все, что скажут, подумают или сделают другие.
— Разве не ей несколько лет назад оторвали ногу во время полуфинального матча «Ньюпортских молотобойцев» против «Дартмурских бродяг»?
— Мне особо выбирать не приходится. Если я поставлю ее в задние полузащитники, ей останется только рычать на любого, кто подойдет близко. Ты созрел для обеда?
Неандертальская популяция в Суиндоне составляла около трех сотен, и жили они все в небольшой деревне к западу от города, известной как Страна. Поскольку они мастерски управлялись с любыми инструментами, им просто выделили шесть акров земли с выходами в водопровод и канализацию и велели обустраиваться — как будто их требовалось к этому подталкивать.
Неандертальцы не являлись ни людьми, ни предками людей, но приходились нам двоюродными братьями. Они появились в ходе эволюции одновременно с нами, а затем исчезли, поскольку не могли конкурировать с более агрессивными сапиенсами. Возвращенные к существованию в результате генноинженерных экспериментов «Голиафа» на рубеже тридцатых — сороковых годов, они стали такой же частью современной жизни, как дронты или мамонты. И, будучи выведены «Голиафом», по существу принадлежали корпорации. Грабительская схема самовыкупа была встречена общественностью с возмущением.
Мы припарковались невдалеке от Страны и вышли из машины.
— А внутрь заехать нельзя? — спросил Безотказэн.
— Они не любят машин, — объяснила я. — И не видят смысла в путешествиях. Согласно неандертальской логике все, до чего нельзя дойти за день, не стоит посещения. Наш неандерталец-садовник обычно каждый вторник проходил четыре мили до нашего дома, а затем возвращался, упорно отказываясь от предложения подбросить его домой. Как он говорил: «Ходить пешком — единственный достойный способ перемещения. Сидя за рулем, не услышишь, о чем толкуют в придорожных кустах».
— Понимаю, — кивнул Безотказэн, — но если надо куда-то срочно попасть…
— В том-то и разница, Без. Попробуй отвлечься от человеческого образа мышления. Для неандертальца не существует ничего настолько срочного, чтобы нельзя было сделать в другой раз. Или вообще не делать. Кстати, ты не забыл пропустить утренний душ?
Он кивнул. У неандертальцев запах играет очень важную роль, поэтому пахнущая мылом чистота человека вызывает у них недоверие. Заговори с неандертальцем, благоухая одеколоном, и он тут же заподозрит тебя в желании что-то от него скрыть.
Мы миновали заросший травой вход в Страну и увидели одинокого неандертальца. Он сидел на стуле посреди дорожки и читал набранные крупным шрифтом «Неандертальские новости». Сторож сложил газету, осторожно принюхался, пару секунд разглядывал нас, затем спросил:
— Кого вы желаете посетить?
— Мы Нонетот и Прост. Пришли на обед к мистеру Брекекексу.
Неандерталец пару секунд внимательно смотрел на нас, затем показал на дом по другую сторону зеленой лужайки, окружавшей некий загадочный тотем. Пять-шесть неандертальцев играли там в крокет, и некоторое время я очень внимательно присматривалась к ним. Они не делились на команды, а просто гоняли шар и забивали его в воротца, когда получалось. И делали это блестяще. Один из них засадил снаряд в цель как минимум с сорока ярдов от крокировки. Жаль, неандертальцы категорически против соревнований: они бы очень пригодились мне в команде.
— Ничего не замечаешь? — спросила я, пока мы пересекали лужайку, где мимо нас размытыми пятнами проносились игроки.
— То, что нет детей?
— Самому молодому неандертальцу пятьдесят два года, — объяснила я. — Все мужчины стерильны. Похоже, это главная причина их ненависти к хозяевам.
— Я бы тоже взбесился.
Мы добрались до дома Брекекекса, я открыла дверь и вошла. Кое-что из неандертальских обычаев я усвоила. Никогда не входи в дом неандертальца, если тебя не ждут. А если ждут, то чувствуй себя как дома и входи без стука. Круглый дом с очагом посередине был целиком выстроен из обломков дерева и вторсырья. Теплый и уютный, он вовсе не напоминал пещеру, как, по-моему, ожидал Безотказэн. Здесь имелись телевизор и приличный диван, стулья и даже музыкальный центр. У очага стоял Брекекекс, а рядом с ним — неандерталец чуть пониже ростом.
— Добро пожаловать! — сказал Брек. — Это Фелисити. Мы живем вместе.
Его жена молча подошла к нам и обняла каждого по очереди, воспользовавшись этой возможностью, чтобы обнюхать нам сначала подмышки, затем волосы. Я заметила, что Безотказэн поморщился, и Брек негромко хрюкнул — так неандертальцы смеются.
— Мистер Прост, вам неловко, — заметил он.
Безотказэн пожал плечами. Он и вправду испытывал неловкость, но достаточно знал неандертальцев, чтобы не пытаться их обмануть.
— Да, — ответил он. — Прежде я никогда не бывал дома у неандертальца.