— Извините, — оправдывалась Грейс. — Эти авторы… понимаете… творческие натуры… художники…
— Я знаю, какие именно художества можно ждать от этого типа!
— Ну… это очень своеобразная личность, — сказала Грейс Дьюку.
— Как он выглядит?
— Гм…
Грейс передернуло от воспоминания о спиче Тенебриса, которое помимо воли настигло ее. Она вспомнила, как он схватил экземпляр «Юмористического взгляда на боль», подбросил его высоко вверх, дал упасть на пол и начал читать с открывшейся страницы. Как обратила внимание Грейс, держа книгу вверх ногами.
— Давайте трахнемся! — пронзительно крикнул Тенебрис, обращаясь к зрительному залу, и в частности к двум пожилым дамам в первом ряду, судя по всему, заглянувшим сюда отдохнуть после долгих хождений по магазинам.
К ужасу Грейс, дальше последовало пространное описание постельной сцены, изобиловавшее постоянными упоминаниями слова из трех букв, для усиления драматического эффекта подчеркиваемого частыми выпадами вперед расстегнутой ширинки Тенебриса. Чтение, казалось, продолжалось несколько лет. Когда Тенебрис наконец закончил, на зрительный зал погребальным саваном опустилась тишина. Пожилые дамы, пошатываясь, первыми поспешили к выходу. У одной из них губы определенно были синими.
— Он большой оригинал, — пробормотала Грейс, отвечая Дьюку, не отрывавшему от нее пристального взгляда и, казалось, читавшему все ее мысли.
— И вы рекламируете книги этих авторов? — задумчиво произнес он.
— Да, рекламирую, — с вызовом ответила Грейс.
— Должно быть, вам приходится несладко.
— Да, задача это непростая. Но я не боюсь трудностей.
— Не боитесь трудностей? — Дьюк по-прежнему внимательно смотрел на нее. — Снимаю перед вами шляпу. Вы занимаетесь тяжелым, неблагодарным трудом. Черт побери, как вам это удается?
— Заварной крем просто превосходен, вы не находите? — спросила Грейс, меняя тему разговора с деликатностью пассажира, выхватывающего у водителя руль, чтобы избежать наезда на фонарный столб.
Она поразилась, когда Дьюк, мгновенно поняв намек, чего она от него никак не ожидала, заговорил об итальянской кухне, в которой он разбирался на удивление хорошо. По крайней мере, определенно лучше, решила Грейс, чем повар ее матери, державший у себя в кладовой — позор для итальянца — консервированные спагетти.
Однако через пять минут Дьюк возобновил атаку.
— Значит, с известными авторами вы не работаете? — спросил он. — Ни с одним? У вас нет никого уровня Мартина Эмиса? Совсем никого?
Грейс устало покачала головой.
— Как я уже говорила, «Хатто и Хатто» не занимается популярными авторами. У нас достаточно консервативное издательство. Если хотите, мы ведем дела по старинке. Наша маленькая, чудаковатая контора в Блумсбери совсем не похожа на жуткие огромные дворцы из стекла и бетона с тысячами сотрудников, где размещаются не только издательства, но и телевидение, кино и реклама. Главным критерием отбора наших писателей является их работа, а не социальное положение.
Что ж, когда-то она в это верила. Грейс залпом допила вино.
Подозвав официанта, Дьюк указал на ее бокал.
— А что представляет собой ваш шеф?
Грейс, которую уже тошнило от этой темы, приняла новый бокал вина и, ничего не скрывая, объяснила, что хозяин «Хатто и Хатто», восьмидесятилетний старик, живет безвыездно во Французской Ривьере. Никто из тех, кто работает в лондонском — собственно, единственном — отделении издательства, никогда его не видел. Она с удивлением отметила, что при этих словах брови Дьюка взлетели выше лба.
— Ну а как же заседания редакционной коллегии? Кто руководит повседневной работой издательства?
Прикончив второй бокал «Фриули», Грейс начала рассказывать об Адаме Найте.
Пять минут спустя, продолжая рассказ, она мысленно отметила, что в конце стола два ястреба буквально давятся со смеху, а рядом с ней брови Дьюка целятся в небо. Впрочем, если хорошенько подумать, они находились в таком положении после того, как Грейс упомянула про привычку Адама оставлять рукописи в автобусах. И все-таки она никак не могла понять, чем вызван интерес Дьюка.