Впрочем, национальный вопрос не является моим заданием. Этим пусть занимаются работники аналитических служб, обобщая данные и делая прогнозы по темам, используемым для принятия важных политических решений.
Мне надо получить образование и упрочить свое положение в России. Но сделать это сразу не удалось.
Перед моим прибытием в Москву, Совнарком, в связи с затягиванием подписания мирного соглашения и начавшимся наступлением германских войск, издал постановление, которое называлось "Социалистическое отечество в опасности". Народ не знал, что Лев Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах с Германией, выдвинул непонятный никому тезис "ни мира, ни войны". Немецкое командование, находившееся в неопределенной ситуации, отдало приказ о начале наступления, чтобы все-таки выяснить, что хотело советское правительство, мира или войны.
Наступление сразу стало развиваться очень успешно. Разложенная и деморализованная большевиками старая армия бросала позиции и разбегалась в разные стороны. В постановлении советское правительство приказывало уничтожать железнодорожные сооружения, а вагоны и паровозы угонять вглубь России; уничтожать все продовольственные запасы; организовывать по мобилизации батальоны из буржуазного класса для рытья окопов, сопротивляющихся этому - расстреливать; закрывать печатные издания, препятствующие делу обороны; немецких агитаторов и шпионов - расстреливать на месте. Последний пункт для меня был очень неприятен.
Для советской власти наступило очень серьезное время. Речь шла о самом существовании революции, так как в надежде на немецкую помощь могли воспрянуть все контрреволюционные силы, которые смели бы всех большевиков и им сочувствующих.
По этим вопросам развернулась дискуссия во всех большевистских газетах. Особенно внимательно читались статьи Ленина о позиции ЦК РСДРП (большевиков) в вопросе о сепаратном и аннексионистском мире. "Тяжелый, но необходимый урок" Ленина предупреждал от "шапкозакидательства", призывал подписать "самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир", чтобы учиться воевать самым серьезным образом. Речь шла о создании регулярной армии. Одновременно было принято и решение об эвакуации Правительства России в Москву.
Так я случайно, или неслучайно, оказался в столице новой России.
Однажды на улице меня остановил вооруженный патруль, проверил мои документы, записал адрес, где я проживаю, и приказал явиться в военный комиссариат на Кузнецком мосту.
В комиссариате без слов взяли мою справку, внесли данные в журнал, спросили, занимал ли я какие-нибудь командные должности, образование, приказали завтра утром явиться на сборный пункт на Красной площади для торжественной отправки моей воинской части к месту службы. Начальник военного комиссариата и партийный руководитель пожали мне руку и сказали, что Россия гордится такими солдатами как я, которые не стали служить царю, по первому зову откликнулись на призыв партии большевиков и советского правительства. Приятно это слышать, но ведь еще и придется ехать воевать против своих товарищей по училищу. А, может быть, - думал я, - плюнуть на все, и уйти к своим. Ладно, посмотрим.
Аркадий Михайлович сдержанно отнесся к моему сообщению, сказав, что отказываться нельзя, все данные записаны, а дезертиров большевики расстреливают без разговоров.
Больше всего меня удивило то, что Катя, услышав о моем призыве в армию, зарыдала и убежала к себе. У нас с ней были хорошие дружеские отношения. Мы вместе учились на курсах. Она мне рассказывала о Москве и показывала ее. Я ей помогал по хозяйству, колол дрова, ходил вместе с ней за покупками. Как положено воспитанному человеку, я иногда дарил ей цветы, не огромными букетами, как актрисам, а одним цветком, выбирая у цветочниц тот, который более соответствовал настроению или состоянию погоды. Бедная девушка, если бы она знала, кого она пожалела, о ком плакала, ее слезы бы мгновенно высохли, а чувства поменялись бы на противоположные.
Глава 18
На следующее утро я прибыл в военный комиссариат. Нас собралось там человек тридцать. Старшим над нами поставили усатого солдата, лет сорока. Он повел нас на Красную площадь, где уже собирались войска. Войска - это слишком громко. Было всего два стрелковых полка. Старший группы подошел к командиру и вручил предписание. Нам объявили, что мы являемся вторым взводом, и отвели в расположение роты, которая располагалась почти напротив деревянной трибуны. Так как мы были без оружия, то наш взвод поставили в самые последние ряды. В основном эти два полка были сформированы из солдат бывшей царской армии. Кого-то мобилизовали, кто пришел сам. Все были спокойно сосредоточены, суеты не было. У каждого за спиной вещмешок. К нам подошли командир роты и командир батальона. Командир батальона, видно, из бывших офицеров. Подтянутый, форма подогнана хорошо, шашка не болтается, лишних движений не делает. Командир роты из унтер-офицеров. Тоже, видно, служака. Должность офицерская, но еще не знает, как к ней подступиться. Привычнее для него с нами в строю стоять, ощущая тяжесть винтовки на плече.
Наконец подали команду "смирно". Все вытянулись, на площади стало тихо. На трибуну поднялись командиры полков и группа штатских. В рядах зашелестело: "Ленин". Спросил, какой из них. Оказался небольшой, в кепке. Сняв фуражку, он заговорил слова, которые я уже где-то слышал. Точно, как я читал в постановлении Совнаркома "Социалистическое отечество в опасности", так и он почти слово в слово повторил его. После его слов: "Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!" все закричали "Ура", "Да здравствует товарищ Ленин!". Потом снова команда "Смирно", "Напра-во", и мы под звуки оркестра мимо трибуны пошли на Петербургский вокзал.
На вокзале нас вооружили. Каждому выдали винтовку, подсумок для обойм, двадцать патронов, саперную лопатку. Погрузили в вагоны. Посадка прошла быстро. Имущество роты было заранее погружено в вагоны. Личный состав посадку произвел быстро. Старшие вагонов доложили о наличии людей. Прозвенел колокол и наш состав двинулся в неизвестность. На платформе я увидел Катю. Она бежала по платформе, что-то кричала, но из-за оркестра я ничего не слышал и только приветливо помахал ей рукой.
До Пскова мы ехали сутки. За это время все успели перезнакомиться. Кто-то нашел своих земляков. Кто-то вместе воевали в окопах. У меня знакомых не было, но навыки общения, приобретенные во время поездок по России, сослужили мне хорошую службу. Самое главное, не жадничай. Что-то есть - поделись. Если с тобой поделились, ешь скромно, и обязательно поблагодари того, кто с тобой поделился. Если русский народ не обижать, то это золотой народ. Кашу хлебали из одного котла, который принесли на одной из остановок. Когда ешь из одной чашки с другими, то правила поведения более жесткие, чем, если бы каждый ел из своей тарелки. Первое - не ча?сти, а не то получишь ложкой по лбу от старшего. Второе - не лезь не в свою очередь. Третье - не выбирай лучших кусков, они должны остаться на дне. Ну, а соблюдение гигиены, это уже само собой.
Кстати, полевые кухни - это чисто русское изобретение, подхваченное всеми армиями мира и присвоенное себе, как и автомат Калашникова в настоящее время. Русским есть, чем гордиться, и я горжусь этим вместе с ними, потому что я такой же, как и они, и еду вместе с ними навстречу опасностям.
Мы все думаем, что полевые кухни существовали во все времена, а они были запатентованы только в 1907 году. Министерство торговли России выдало этот патент автору изобретения подполковнику Турчановичу Антону Федоровичу. Свою идею совмещения кухни, пекарни и самовара в "одном флаконе" он вынашивал еще с русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Везде его поднимали на смех. Но в 1903 году он сделал первый образец "кухни-пекарни-кипятильни". В русско-японскую войну эти кухни получили настолько высокую оценку, что сразу были приняты на вооружение армии. В другой стране изобретатель озолотил бы себя, но в России изобретатели всегда оставались нищими. Спасибо подполковнику Турчановичу за эти кухни. Это нам рассказал полковой интендант, бывший офицер, который приходил проверить, как у нас обстоят дела с довольствием.