Шпаковский сидит за столом в сером штатском костюме, однако мне хорошо известно, что Владимир Владимирович состоит в чине подполковника Министерства внутренних дел. Я пытаюсь разгадать значение слов, произнесённых подполковником, стою перед Шпаковским по струнке – не издавая вибраций, как туго зачехлённый инструмент. В моей голове беспорядок, мысли блуждают и не стыкуются. Зачем я тут нахожусь? Может, мне в соседнее здание? В соседнем здании драмтеатр. Туда я потом какнибудь зайду. А сейчас именно здесь разыгрывается настоящая драма, и подполковник Шпаковский справляется со своей ролью блестяще. Главное – не мешать. Моя задача – поддержать мизансцену, и я виновато бормочу:
– Я знаю, Россия – не проходной двор. Я Россию люблю всем сердцем…
(И я говорил тогда правду! Только моя правда никому не была нужна.)
– Обращайтесь в суд. Там вам помогут, – цинично рекомендует Шпаковский.
– А может, как-нибудь по-другому решим? – намекаю я.
Но мой намёк растворяется в воздухе. Шпаковский не реагирует.
Я прожил в Москве около десяти лет, но взятки давать так и не научился. Отстал от жизни в мегаполисе. Наверное, достойных кандидатов не находилось. Не попадались достойные моей взятки. А ещё мой животный страх: ворвутся в кабинет блюстители закона, защелкнут на запястьях наручники и бросят в тёмные сырые помещения. И пропадёшь там. Я такие сюжеты по ящику видел. А я в него не то что смотрю, я этому ящику преданно служу – пособник дьявола.
И всё-таки на последние деньги я купил бутылку дорогого французского шампанского в изящной золотистой коробке. И вот выбираю, как мне кажется, удобный момент и, потупив взгляд, точно нерешительный школьник, ставлю бутылку на край заваленного бумагами стола.
– Что это? – встревоженно говорит Шпаковский.
– Французское шампанское. Очень хорошее, – спешу заверить подполковника.
– Уберите. – Шпаковский недоволен подношением. – Это для тех, у кого печень здоровая.
– А у вас, что, больная? Подполковник молча морщится.
Значит, больная. А ведь не скажешь. Я колеблюсь, потом решаюсь и ставлю импортную бутылку на пол, к шкафу. Не уносить же с собой – неприлично! Хотя в моём положении не до приличий. Я бы унёс, но Новый год на носу.
– Отметите праздник с сотрудниками, – нерешительно рекомендую я, но тут же вспоминаю: шампанское для печени вредно.
– У вас всё? – реагирует Шпаковский.
Зря я всё-таки на бутылку последние деньги потратил. Надо было в конверте ему всучить. Похоже, шампанским здесь не обойтись.
– Меня депортируют?
Почему я об этом спросил? Ему всё ясно. Всё давно решено. Но ничего лучшего мне в голову не пришло.
– Представьте – да! – хмурится подполковник.
Шпаковский немногословен. Говорит строго по делу. Это издержки кадровой службы. Спрашивай что угодно, а выход из этого кабинета один – в суд!
– Но это же на пять лет, – всем своим видом и соответствующей интонацией пытаюсь я разжалобить строгого чиновника.
– А вы бы на месяц хотели? Внесите предложение, – острит Шпаковский.
Я оцениваю шутку, даже несмотря на то, что мне не до смеха. Юмор Шпаковского искромётен, как бенгальские огни в холодную новогоднюю ночь.
Все заранее подготовленные вопросы куда-то мигом проваливаются. Память отшибает начисто. Все слова забыты, молчу как рыба. Мама часто повторяла: молчание – золото. Она, несомненно, права. Надо молчать. Помолчу. Особенно сейчас. Пауза. Тайм-аут.
– Вы – гражданин Канады, – вдруг прерывает мои грустные мысли подполковник, – более двух лет находитесь в России незаконно, без визы! Это, вообще, как объяснить?
Нет, надо немедленно что-то ответить, иначе это может далеко зайти.
Наконец на меня снисходит озарение, и я спрашиваю:
– А где ваше милосердие? У меня здесь ребёнок родился… и жена… скоро в первый класс пойдет…
– Тем хуже для неё, – замечает Шпаковский.
– Будьте снисходительны.