А ведь еще четыре года назад ЦК КПСС и Совет Министров СССР предоставили совхозам право распределять прибыль по собственному усмотрению. НЕЛЬЗЯ отныне любым вышестоящим органам засовывать нос в совхозный карман. Но, видимо, очень хочется. А если нельзя, но очень хочется, то… Правильно, можно. Как? А вот так. С Красным знаменем наперевес, с премией из совхозного же кармана в виде отвлекающего маневра.
А почему, собственно, так уж сильно хочется?
Да потому, что без этого могут позабыть неблагодарные крестьяне, из чьих благодетельных рук они воду пьют, возомнят о себе сильно и решат, не дай бог, что не начальственным мудрым провидением они на земле существуют, а собственным умом-разумом.
А коли возомнят такое… Это что ж начнется-то? И сеять будут, что захотят, и скотину пасти, где им удобнее, и миллион инструкций ни к чему, а сотни тысяч чиновников хоть с тоски и голоду помирай. Так, почитай, и знамена им вовсе ни к чему окажутся? А без казенных знамен нам никак нельзя, это дело по-ли-ти-чес-кое. (От словосочетания «политическое дело» наш чиновник мгновенно и привычно цепенеет, начиная творить любые глупости, лишь бы никто не усомнился в его политической лояльности.)
А там, глядишь, и урожаи у них пойдут, как у Джона Мока, и чувство собственного достоинства объявится такое же, как у праправнука Ивана Мокеева. И гаркнут они в миллионы крепких крестьянских глоток знаменитую гневную фразу, тихо сказанную когда-то уже смертельно больным Ильичем: «Не сметь командовать крестьянином!» Ленина тогда не услышали, может, теперь услышат их?
А если не командовать, то тогда, между прочим, и переходящие знамена очень пригодятся. Не будут их благородные шелка и бархаты пылиться по углам директорских кабинетов. Потому что свободный человек, он ведь, ко всему прочему, еще и очень гордый.
Возьмет крестьянин свое Красное знамя, прибьет его на крыше избы и станет, наконец, им очень сильно гордиться.
Вот такое дело. По-ли-ти-чес-кое.
КТО НАЗВАЛ СОБАКУ КОШКОЙ?
В подъезде торговали мясом. Собственно, к моменту моего появления на лестничной площадке торг был уже закончен. Некто, с незапоминающимся и помятым лицом глубоко пьющего человека, стремительно удалялся в сторону ближайшего винного магазина, а две женщины, пристроив на подоконнике здоровенный оковалок килограммов на пять-шесть, деловито прикидывали, как бы его разделить пополам при помощи маленького, почти декоративного ножичка.
Увидев, что я остановился, одна из них, лет пятидесяти с лишним, в зимнем пальто с потертым каракулевым воротником, сказала несколько смущенно, как бы оправдывая свое пребывание в чужом подъезде:
— Вот мясо взяли…
— Как это взяли? — удивился я.
— Ну, купили… Видели, парень из подъезда выскочил? У него и взяли, — объяснила она и, видимо, сочтя объяснение законченным, добавила уже другим, деловым тоном: — Как думаете, на шесть кило потянет?
— Да как же купили-то? — продолжал удивляться я. — Ведь оно ж наверняка ворованное.
Моя собеседница промолчала, обиженно поджав губы, зато в разговор вступила ее компаньонша, до этого настойчиво терзавшая оковалок своим крошечным ножичком. Была она лет на двадцать помоложе, оправдываться явно не собиралась, а, наоборот, пребывала в настроении агрессивно-наступательном.
— Вы чо, мужчина? — сказала она громко и скандально. — Чо пристали? Во-ро-ван-ное… Ну взял человек на работе кусок мяса, так сразу вор, что ли? А кто не берет-то? Все несут. Сам-то небось тоже что-нибудь прихватил? — уже почти кричала она, указывая на мой дипломат. И, не дожидаясь ответа, мгновенно запихнув оковалок в безразмерную сумку, потянула старшую за рукав: «Пойдем, теть Нин, отседова, а то этот малахольный еще в милицию звонить надумает».
«Малахольный» звонить в милицию не стал. Вместо этого он взял «Толковый словарь живого великорусского языка» В. Даля и решил отыскать в нем слово «несун». Словарь был очень толковый, но среди 115 тысяч толкуемых им слов «несуна» не оказалось. Не было его в «живом великорусском языке» сто с лишним лет назад!
Тогда достал «малахольный» с полочки словарь С. Ожегова, со времени составления которого прошло всего-то лет 20–25. Сергей Иванович Ожегов знал тоже немало слов, но и среди 57000, известных ему, неологизм «несун» также отсутствовал. Не было его в словаре. «Вор», например, имелся, «жулик» — пожалуйста, «хапуга» и тот на 702-й странице пристроился, а «несун»… увы и ах! По всему выходило, что в шестидесятые годы «несли» еще далеко не все.
Про то, что наш язык велик и могуч, знает любой среднеобразованный шестиклассник. До того велик, что, кажется, всему в нем найдется и название, и объяснение. И все-таки время от времени слов не хватает. И тогда рождаются новые.
Времена, подходящие для появления на свет слова «несун», настали на рубеже семидесятых и восьмидесятых годов, когда рождались не только новые слова, но и новые чувства. Именно тогда, испытав ранее неведомое им «чувство глубокого удовлетворения» от всего творившегося вокруг, отдельные представители рабочего класса и трудового крестьянства «понесли» со страшной силой. «Несли» колбасу и гвозди, комбикорма и конфеты, стройматериалы и пуговицы… Несли все, что попадалось под руку, а попадалось буквально все. Не случайно в те времена родился анекдот про человека, собравшего пулемет из деталей, вынесенных им с фабрики детских колясок.
Росли армии охранников, ОБХСС устраивал облавы и засады, в народном контроле не хватало народу, чтобы контролировать народ, который «нес», «нес» и «нес»…
Поветрие мелкого воровства захватывало все более широкие массы трудящихся. Соседка, работавшая на чаеразвесочном комбинате, снабжала полдома импортным чаем в полиэтиленовых мешках. Девушка с чулочно-носочной фабрики разносила по квартирам колготки по дешевке, дядька с мясокомбината угощал знакомых сосисками, стибренными из «спеццеха».
Выросло целое поколение, курившее только ворованные сигареты, ездившее только на краденом бензине, пившее только коньяк «Мерцающие звезды». И главное, не только не видящее здесь греха, но усматривающее в этом умение жить.
Во избежание упрека в том, что «малахольный» под впечатлением случайно увиденной в подъезде сцены нарочито сгущает краски, предлагаю, как говорят в компетентных органах, ознакомиться. Так вот, только за два года этими самыми компетентными милицейскими органами задержано 1,6 миллиона «несунов». Причем, если верить специалистам (а почему бы, собственно, им не верить?), это далеко не все, кто «несет». В мясо-молочной, например, промышленности выявляется не более шести процентов мелких воришек. Если у вас под рукой нет микрокалькулятора, «принесенного» приятелем, работающим в электронике, то не поленитесь подсчитать на бумажке, сколько же их в стране на самом деле. Подсчитали? Страшно не стало? Да-да, двадцать с лишним миллионов человек. Да у кого ж, в самом деле, язык повернется назвать чуть ли не пятую часть всех работающих ворами? Тут и появляются спасительные новые слова. Например, «несун». Вроде бы даже и не очень оскорбительно. Этакий хозяйственный человек с некоторой иронической окраской.
Интересным наблюдением поделился с нами один читатель: «По роду своей работы на мясокомбинате, — пишет он, — мне приходится сталкиваться с ворами, потому что я дружинник и на мне лежит обязанность расследования каждого случая хищения… За год через мои руки проходит около ста актов задержания. Да воры ли они? Ведь случаи эти принято именовать «мелкими хищениями», а тех, кто этим занимается, — «несунами». Ну, а того, чтобы вор сам назвал себя вором, я пока еще не встречал».
И вправду, читаешь присланные им в редакцию копии объяснительных и поражаешься их спокойному тону.
Один, ветврач, объясняет, что «взял мясо потому, что ожидал гостей». Все ж должны понять: гости — святое дело. Другая, рабочая, сообщает, что «нечаянно положила свинину в сумку, а ее у меня изъяли на выходе». Ну как не пожалеть рассеянную женщину! Третий, электрик, укравший 2,2 кг колбасы и 48 полиэтиленовых пакетов, не дрогнув, пишет: «Колбасу взял для еды на месте». Понятно же, хороший у человека аппетит. По два с лишним кило колбаски уминает за один присест, а пакетами закусывает.