Тот ухмыльнулся, некоторое время помолчал, потом сказал тихо, но твердо:
— Таков немецкий «орднунг», мистер Бриггс: мы должны занести ваши объяснения в протокол.
— Ваш порядок — одна сторона медали. А деловые связи — совсем другая. Разве два миллиона долларов не стоят того, чтобы ради них успеть на переговоры в Прагу?
Заметив недоумение на лице обер-лейтенанта, Моррис принялся объяснять смысл своего таинственного намека:
— На такую сумму у меня на послезавтра запланирована сделка в Праге. Имейте в виду, если она не состоится из-за моей неявки, я сделаю заявление для печати и добьюсь через международный суд, чтобы ваше ведомство возместило мне убытки. А это, имейте в виду, два миллиона долларов! И еще я предъявлю счет на проезд от Чикаго до Мюнхена и обратно. Ну как? Вы этого хотите?
— Вот, значит, как рассуждают сильные мира сего! — воскликнул обер-лейтенант. — Но едва ли ваш вопрос по нашей части…
— Вы полагаете, не по вашей? А я уверен — по вашей. Ведь вы же сняли нас с поезда! — продолжал разыгрывать роль наглого, спесивого и высокомерного американца Моррис.
— Но у вас же нет визы-вкладыша, поэтому мы вас и сняли, мистер Бриггс.
Их диалог напоминал колеблющиеся чаши невидимых весов, счет шел на мгновения, и за каждым мгновением было либо спасение Коэнов, либо арест. «Это ж надо, как можно глупо попасться после стольких тысяч миль пути», — подумал Моррис.
— А зачем вам наши визы? — взорвался вдруг он. — Мы — американцы! И находимся мы в своей зоне! Вы-то здесь при чем?..
Это был хорошо рассчитанный удар.
Обер-лейтенант не смог найти нужных слов и в который раз принялся протирать стекла пенсне. В этот момент Моррис подмигнул супруге, давая ей сигнал к тому, чтобы она тоже поддержала его. Миссис Бриггс словно только и ждала этого: резко вскочив со стула и ударив кулачком по массивному столу, она подняла типично американский скандальчик:
— Да вы знаете, с кем вы разговариваете?.. Мы же — представители большого американского бизнеса! Мы уполномочены вести переговоры не только в Праге, но и со многими другими фирмами Европы. Как вы смеете, паршивые боши, задерживать нас тут! Я протестую! Я протестую! — бушевала она.
Таможенники и пограничники с опаской смотрели на это хрупкое, очаровательное создание, осмелившееся выразить столь решительный протест и бросить вызов немецкому «орднунгу».
Обер-лейтенант, еще не пришедший в себя, был окончательно сбит с толку таким заявлением великосветской дамы. Он оглядел ее сверху вниз: в ней все свидетельствовало о достатке — и богатая одежда, и драгоценности на руках и шее, — и невольно подумал: «Да, эти люди, очевидно, и в самом деле имеют за собой могучую поддержку, иначе эта «пташка» вряд ли решилась бы так резко разговаривать со мной…»
— Кто, в конце концов, выиграл войну — Штаты или вы?.. Да это же мы помогли вам сохранить свою нацию, государственность, а вы, оказывается, такие неблагодарные! — Серо-голубые глаза миссис Бриггс холодно вцепились в немца, и казалось, она вот-вот набросится на него с кулаками.
Ей ничего не оставалось, как продолжать разыгрывать роль наглой, спесивой, богатой американки. И так было всегда: чем труднее создавалась ситуация, тем решительнее действовала она, тем громче и убедительнее становился у нее голос. Играла она свою роль блестяще. Моррис тоже внутренне ликовал: все шло так, как он хотел. А Леонтина тем временем снова разразилась потоком горячих слов, требуя немедленно отправить ее и мужа в отель или связать их с представителями американского консульства в Мюнхене. Она намеренно не скрывала своей непримиримости, ругала таможенников на чем свет стоит, и эта ее активность, Моррис чувствовал, вот-вот должна привести к положительной развязке. Поняв, что одурачила уже всех немцев, Леонтина пробормотала какие-то проклятия в адрес дежурного обер-лейтенанта и наконец присела.
— Успокойтесь, фру Бриггс, — заговорил вежливо немец. — Вот отдохните сутки на этой станции, а в понедельник мы отвезем вас в американское консульство, где вы сможете получить визу на въезд в Чехословакию. Завтра оно не работает — выходной день…
Страшная гримаса исказила лицо Эмилии Бриггс:
— Если вы не соизволите сейчас же вызвать кого-нибудь из американских служащих, знайте, я подожгу эту грязную станцию! — Она поднялась со стула и погрозила обер-лейтенанту маленьким кулачком.
Подобное заявление, а она говорила все это, как показалось обер-лейтенанту, вполне серьезно, смутило его настолько, что он не смог выговорить и слова. «Да, эта особа с весьма решительным характером», — подумал он, глядя, как она уже угрожающе приближается к его столу — голос, взгляд, вся ее поза дышали гневом.
— А ну, берите трубку и звоните кому следует! — закричала она, подойдя к нему так близко, что он почувствовал ее горячее дыхание.
Сидевшие за столом немцы, как и их начальник, все больше убеждались: перед ними была «опасная» женщина, справиться с которой нелегко. В ней было нечто такое, отчего они ощущали себя не в своей тарелке.
— Я, конечно, понимаю вас, — мягко начал было обер-лейтенант. — Да, вы опаздываете на переговоры, но…
Охваченная гневом, Лесли не дала договорить ему:
— Ах вы, свиньи, фашистские мерзавцы! Вы еще смеете выражать мне сочувствие?! Я вам это запрещаю! Вы что… думаете, мы, как вся Америка, тоже на вашей стороне?! Даже и не думайте! Мы, бизнесмены Бриггсы, немцам не союзники! Мы совсем другие… Слышите?..
Она задыхалась и давилась от злобы, слова сами слетали с губ. Возмущение, горе, злость — все это было для нее не проблема: она прекрасно владела техникой страдания и гнева.
Моррис, опасаясь, как бы она не переиграла себя, забеспокоился и дал ей знак помолчать.
Она поняла его, но, не в силах сразу унять свой гнев, назидательным тоном выпалила:
— А теперь быстро берите трубку и звоните! А не то я в самом деле разозлюсь и пущу красного петуха на вашу убогую контору!
«Удивительная женщина, непонятная и опасная», — подумал напуганный обер-лейтенант и, пододвинув к себе телефонный аппарат, набрал нужный номер.
Ему долго не отвечали, потом наконец ответили.
— Алло-алло… Да, мое почтение, господин сержант. Весьма сожалею, что так рано беспокою вас… Прошу меня извинить за это… Но мой долг обязывает сообщить, что с вами хотят встретиться двое американских граждан. Очень богатые люди… Бизнесмены. Да, прямо сейчас… Хорошо, мы будем вас ждать. — Он перевел взгляд на Леонтину и учтиво произнес: — Я, конечно, сочувствую вам, господа, но сержант после вчерашнего уик-энда изрядно пьян. Вряд ли вы добьетесь чего-либо от него. — На сей раз обращался с ней не как с задержанной, а как со своей гостьей.
— Почему? — поинтересовалась она совершенно спокойно, подавив раздражение так же быстро, как и закипало оно в ней.
— Потому что сержант с похмелья всегда зол и не бывает расположен к светским беседам.
— Ну, это мы еще посмотрим, — улыбнулась Леонтина, довольная тем, что ее настойчивость возымела успех.
Через четверть часа подъехал на джипе заспанный сержант. Он вошел в кабинет, слегка покачиваясь. Высокий, худощавый, с широковатыми скулами и в темных очках. В руке он держал бутылку вина «Молоко любимой женщины». Окинув присутствующих коротким взглядом, он, едва ворочая языком, обратился к даме:
— Если я не ошибаюсь, вы — американка?
— Вы не ошиблись, сержант. Мы — бизнесмены из Чикаго… — Она рассказала ему историю их задержания на станции, в самых красочных выражениях расписала произвол и грубость западногерманских пограничников и таможенников, а затем попросила отправить их следующим поездом до Праги для выполнения исключительно важной миссии в Европе.
— Прекрасно! У меня в Америке осталась красивая жена и богатая вилла. Давайте выпьем за них…
Сержант откупорил бутылку вина, отпил несколько глотков из горла и, не предложив другим, поставил ее на стол. После этого он снял темные очки, присел на придвинутый кем-то из немцев стул и попросил обер-лейтенанта показать ему документы супругов Бриггс. Бегло просмотрев их, он обругал немцев за въедливость, а затем обратился к Леонтине: