Стены ее были завешены Камышевыми плетенками.
Отвечать за такую неисправность должен был молодой инженер, племянник одного из директоров этой железнодорожной дороги, и было решено всю вину свалить на Канака.
Эта несправедливость так сильно подействовала на отца Кеуа, что он вместе с женой и обоими сыновьями уехал из Америки и снова поселился на своем родном острове Оагу, где и занялся рыболовством. Вскоре он умер, а затем Кеуа и Ока лани похоронили и свою мать. С тех пор братья зажили самостоятельно.
Работая в Америке, в судостроительных доках, Кеуа прошел хорошую школу постройки судов и, став рыбаком, решил выстроить себе моторную лодку. Целый год братья возились над ее постройкой, и наконец вместительный бот был закончен. Не хватало им только двигателя.
Посоветовавшись, братья решили поступить матросами на пароход американской компании. Неохотно пошли они на службу к американцам, да ничего не поделаешь, — им нужны были деньги.
Два года проплавали братья на «Игле», копили деньжат, купили в Сан-Франциско бензиновый мотор с передаточным валом, к концу которого прикрепляют гребной винт.
Ночью тайно от таможенных надзирателей они по частям перенесли его на пароход и избежали уплаты вывозной пошлины.
Таким же способом переправили они свою покупку на берег и в Гонолулу. В перетаскивании мотора братьям помогал только что поступивший на «Игль» молодой матрос Дик. С этого и завязалась между ними дружба. Вскоре оба брата сделались самыми близкими людьми русского коммуниста и вступили в организованную им ячейку.
Кеуа и Окалани бросили службу в пароходной компании. Они установили двигатель на своей лодке, и Кеуа занялся перевозкой пассажиров, а Окалани поступил рабочим в портовые мастерские.
Через несколько дней после исчезновения молодых путешественников, когда Кеуа, перевезя пассажиров с прибывшего парохода, спал в своей хижине, кто-то сильно постучал в дверь.
— Кто там? — спросил проснувшийся канак.
Он был один, брат его ушел на работу.
— Отворяй, — отвечал грубый голос, — иначе мы подпалим твой курятник.
Вскочив с груды пальмовых листьев, заменявших ему постель, Кеуа направился к двери.
— Ну, шевелись! — снова раздался голос снаружи.
— Чего раскричался? Ты сначала скажи, кто ты такой! — смело крикнул канак.
— Полиция, — прозвучал короткий ответ.
Кеуа отворил дверь.
Перед ним стояли два полицейских.
— Ну, собирайся, да живо, ты арестован, — сказал один из них, беря канака за руку выше локтя.
— За что? — спросил канак.
— После узнаешь, — отвечал полицейский.
— Что же, так вот и идти голым? — спросил Кеуа.
— Можешь надеть свои лохмотья, — согласился полицейский и освободил руку канака.
Не торопясь Кенуа надел белые матросские брюки, снял с гвоздя чистую куртку с глухим? воротником и обувь на босые ноги — холщовые башмаки, взял с полу скорлупу кокосового ореха, служившую ему чашкой, зачерпнул в стоявшем в углу сосуде, сделанном из огромной тыквы, воды и, выпив ее, сказал:
— Ну, я готов!
Полицейские внимательно осматривали хижину, рылись в куче листьев, обстукивали пол, желая убедиться, нет ли под ним погреба. Видно было, что они искали еще кого-то. Осмотрев затем сад, они повели канака в город.
Город только что начал пробуждаться. За чугунными решетками, окружавшими нарядные дома, уже виднелись садовники, подметавшие засыпанные желтым и красным песком садовые дорожки.
По улицам целым потоком тянулись мужчины, женщины и дети в самых разнообразных костюмах. Здесь были и китайцы в своих синих куртках, узких штанах и черных туфлях, с подшитым вместо подошв толстым слоем бумаги. Некоторые из них шли босиком.
Японцы и японки в легких ситцевых кимоно, в деревянных сандалиях, надетых на голые ноги, издавали странный звонкий стук, походивший на топот табуна лошадей.
Полуголые канаки, индусы, мавры, малайцы и чернокожие обитатели Африки, завезенные сюда предпринимателями, смешались в пеструю толпу.
Все это были молодые и сильные люди. Между ними виднелись также подростки и дети обоего пола, уже надорванные тяжелой работой.
Некоторые несли узелки и корзинки, а на спинах у многих японок были привязаны грудные ребята.