Нагие обовьём друг друга
Как спирали
Но я тебя не вижу, ты так туго
Скручен
Вниз головой, как Пётр — сначала
Тебя ещё я различала
По пульсу
А после — после по причине
Понятной
Тебя уже в своей вагине
Различала лишь
Обнаружила
Различила
Какою-то силой несома
При позднекитайской луне
Бывает вот так хромосома
Опомнится тихо во мне
И вскинется где-то под кожей
В тиши: Я хочу быть такой же
Как она –
Но ведь ты же малюсенькая! –
А я вырасту! –
Тогда и поговорим
Когда лимонная луна
Нависнет над собачьей миской
И вдруг увидит: пусто, склизко
А где собака? — Так она
Давно уже сошла с ума
Тебе разве не передавали? –
Нет. Жаль. Хорошая была собака. –
Да уж, действительно хорошая
Их муки вечные не ждут
Сволочей
Привыкших
Спокойны их сердца
Посткоммунистические
Да, им к лицу их подлый труд –
До кончиков конца
Их!
Ишь –
Раскраснелись даже
Бесстыдные немыслимые вещи
С улыбкою мне шепчет по ночам
Он! –
Кто? –
Не знаю
И груди топчет и рукою ищет! –
Что ищет? –
Да противоположное очам! –
А что очам-то противоположное? –
А и сказать не могу! –
Почему же это? –
Стыдливая я
Два чёрных яда, сладкие на вкус
Я знаю их, но путаю упорно –
Один из них как Плотиновый Нус
Другой из них пустой и просто чёрный
Но оба страшно ядовитые
Однако для меня безвредные
А вот ребёнок в руки их берёт
Тихо! –
Посмотрим же, какой он изберёт
Стояли тихо у дверей
В вечерний поздний час
Как тени
И шустрый маленький еврей
Как мышка между нас
В дом прошмыгнул
Вот я сейчас его кнутом! –
О ком ты? — Я о том
Еврее! –
Каком еврее? –
Ну, что в дом прошмыгнул! –
Да ты путаешь что-то
По мотивам поэзии Дубинчика
Вот еще один камень в основание того благостного времени, когда поэты, как последние из способных на то людских особей (так положено, полезно и осмысленно — их взаимоотталкивание и противостояние как символ и явление предельной человеческой самости в ее предельном напряжении самопознания и становления), возлюбят друг друга и писания друг друга. И станут всматриваться в чужие слова, пытаясь их постичь и преобразовать в свои. Когда письмо станет не коллективным, а соборным — письмом одного общего текста, с малыми вариациями в виде ныне вам представляемых, в жанре "по мотивам поэзии…"
Посидели мы долго, душевно
И причина прямая была –
Дом над Волгой и прочьи дела
И какой-то больной там душевно
Не наш
По-тибетски, мучительно долго
Выл над неописуемой Волгой
Уплывающей
Та улица с пожухлой крапивой
Шаболовка
В которую без памяти влюблён
С детства
И будочка с непробованным пивом –
Ребёнок ещё всё-таки
И прочее, и прочее, и клён
И тополь
Где я стоял, впервые холодея
Не помню от чего, как Галатея
Ещё только антропоподобная
Вот поеду в гости я к Марине
С поезда сойду и поверну
К дачам
И помажу зубы поморином
К ночи
В одеяло её тело заверну
Молодое
Упругое
Детективную возьму какую книгу
И пойдёт, пойдёт себе писать интрига
Детективная
Аж до рассвета
Что наморщила нос
Как японский цунами
Разве же между нами
Как аватарами вечности
Этот странный вопрос
Ориентальный? –
Нет
Нам бы, право, домчаться
Друг до друга
Мы ведь все — домочадцы
Запредельного
Нездешнего
Не считай меня самцом
Мерзопакостным Отелло
Я лишь слабый, слабый сон
Чей-то
Слаботочная антенна
Самоориентирующаяся
Возбуждающаяся только
На те, неведомые токи
Из космоса
А так я — чистейшее хвойное стояние
Холодные и бархатные
Как сугробы плечи
А мы такие крохотные
Как мышки, как предтечи
Мышек
Стучим себе коленками
В подземелье
И лишь порою: Лекаря!
Лекаря! –
Доносится –
Барыне опять не по себе! –
Посмеиваемся мы
Мы-то знаем
Давай-ка в рассеянный альт
Нальём лиловатый асфальт
По горло
А после с тобою вдвоём
В соседний снесём водоём
Его
А после на смуглую грудь
Твою
Нальём тёмно-серую ртуть
Тускло поблёскивающую
А после обоих сравним
Тебя и альт –
Которому больше нимб
Страдания и превозмогания
Подходит
По мотивам поэзии Вайнштейна
Почти моментально после начала этого проекта (письма по мотивам) я обнаружил то, что, собственно, и должен был обнаружить, что, собственно, лежало на поверхности: и так любое наше письмо есть письмо по мотивам. По мотивам всего безумно понаписанного за всю историю человечества. Осознаём мы это или нет — неважно. Знаем ли мы конкретные адреса наших мотивов, или же они сокрыты, по причине их бесчисленного потребления на протяжении тысячелетий, от нас в своей явленной откровенности, — неважно. Вся разница между нами, пишущими, просто в ясности понимания этого и в смирении принятия сей позиции и сего способа неличной артикуляции как бы личного.
В оттенках детского испуга
Как будто что-то там дышало
Мягкое
А после маленькое жало
Высунулось
Я прошептала: Полно, Пуго! –
Что за Пуго?? –
Ну, который застрелился
Так вот
Средь политических отвесов
Нет кроме смертных интересов
Смертельных, в смысле
Никаких иных
Интересов
Пока ускользающий дух
Скользит за прозрачную ширму
Шёлковую
Мы здесь опознали лишь двух
Его аватар — Перво-Шиву
И Перво-Будду
Мистификационных
Когда же она не спеша
Разденется — Вот душа
Наша! –
Опознаем её
Где Маркс свои листки
В тиши марал — там Разин
Скрипящие мостки
Гнева народного
Железным гноем мазал
Безумный
И к нам от древних ханов
Входил немыслим, как Стаханов
Новейших времён
Через головы всех Марксов
Оставив след полупрозрачный
На голубой эмали неба
Стоит внизу прямой и мрачный
Иссиня-чёрный словно эбо-
нитовый
Штырь